Обо всём было переговорено и время было Скакунову уходить, но он что-то медлил, мял в руках барашковую шапку, загадочно кашлял в кулак, и от внимания Сергея Леонидовича это не укрылось.
– Что-то вы хотите сказать мне? – ласково спросил он.
– Оно… Да, то есть… – забормотал Скакунов. – Сказать-то есть что, уж только вы, сударь, не обессудьте.
– Слушаю, – подбодрил его Сергей Леонидович.
Скакунов ещё раз кашлянул в кулак и сказал:
– А надо бы вклад на колокол исделать.
– На колокол? – удивился Сергей Леонидович. – А что же старый?
– Да старый-то в порядке. А нужно новый отлить.
– Для чего?
– Видите, сударь, за упокой души…
– Кого же это?
– Так ведь братца-то вашего, Павла-то Леонидовича. Нехорошей смертью погинул, а глас Божий вызвонит его душу… из ада, – едва слышно закончил он. – Уж это верно, – поспешно прибавил Скакунов уже своим обычным голосом. – Не раз проверено.
Предложение Скакунова настолько озадачило Сергея Леонидовича, что он даже снял свои очки, что делал крайне редко.
– А это, что же, батюшка так говорит вам? – помолчав, покрутив в руках очки, поинтересовался он.
Скакунов махнул рукой, в которой была зажата шапка.
– Ништо, батюшка! – сказал он с досадой на недопонимание со стороны Сергея Леонидовича. – И без батюшки знам: испокон так ведётся. Ежели заложный есть – надо лить.
– И много ль стоит?
– Оно по-разному. Энтот год в Таптыково колокол подымали – в семь тысяч обчеству обошлось.
– В семь тысяч?! – воскликнул Сергей Леонидович. – Однако…
– На такое дело жалеть не надо, – сказал Скакунов. – Дело святое. К такому делу рубли приложить – душе послужить… Это всё одно как мы в семьдесят седьмом за братью нашу стали…
Скакунов разволновался и пустился в воспоминания:
– За два года ещё до войны пошли слухи, что турки режут христиан, что муку мученическую терпят от них христиане. Выйдем, бывало, на улицу, нет-нет да и заведёт кто-нибудь речь об этом об самом у нас, ведь тут всё на слуху. Поедешь на станцию али в волость там, телеграфисты и конторщики газету получают, ну и расскажут, что и как где идёт. Знали мы, что милостив наш батюшка-царь, дивовались только, а некоторые и вслух говорили: " что же это царь-то батюшка поганым туркам своих в обиду даёт?" Ну вот, слышно нам стало, что посылать стал царь-то тихомолком народ на заступу туда, да верно и для того, чтобы, значит, раздразнить на себя турок. Знамо, нашему царю самому войну нельзя начать. Ну, а когда уж открылась война-то, тут уж и мы пошли. Батюшка ваш на море, а мы пешки – через Дунай да по горам по энтим.
Проводив Скакунова, Сергей Леонидович вновь обратился к своим занятиям.
«…Регулярное повторение великого цикла природных явлений запечатлевается в сознании первобытного человека.
Вернее всего связь права с природными циклами обнаруживает родословная древнегреческой богини правосудия Фемиды. Гесиод в своей "Теогонии" сообщает, что прежде чем родить от Зевса Мойр, богинь судьбы, Фемида родила от него Ор, то есть времена года (901–906). Их имена – Эвномия "Благозаконность", Дика "Правда, Справедливость" и Эйрена "Мир", – недвусмысленно внушают мысль о том, что они не только божества, которые олицетворяют ритмичность вселенских процессов, и потому покровители земледелия (Оры охраняют нивы), но одновременно обеспечивают законность, справедливость и мир, то есть порядок в человеческом обществе. Имя их матери – Фемиды – персонификации закона и вечной справедливости, непосредственно означает "установление" и, следовательно, законы, которые она олицетворяет, суть не что иное, как божественные предписания. Так божества, круг обязанностей которых ограничивался поддержанием порядка, ведущего к плодородию, оказываются ответственны за судьбы людей и самих богов, а отсюда уже проистекает их позднейшая метаморфоза – они начинают олицетворять право…
То, что религия выступает источником права, в этом нет никаких сомнений. Однако сами религиозные взгляды с течением исторического времени претерпевают изменения, и нам предстоит определить, по возможности, наиболее ранние понятия и выяснить, как могли они влиять на процедуру установления фактов?
Но как право может быть судьбой, или, точнее, каким образом проистекает оно из представления о судьбе? Как вывести из этого значение нужды, необходимости, спрашивает профессор Потебня?
При решении трудных исторических вопросов полезно отыскивать в выражениях языка все указания и объяснения, какие из них можно вывести. Потому мы не побоимся заявить, что процесс развития права, как, впрочем, и любого другого социального института, может быть поверен теми изменениями языка, которые наложила на него длительная эволюция социальных институтов, и, как следствие, которые обнаружили возникновение нового мироощущения, а состояние языка – точнейший и тончайший показатель уровня постоянно меняющейся мысли, как проницательно заключил г-н Ветухов.