Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Между тем, упомянув здесь триаду «художник-произведение-реципиент» в смысле содержания самого понятия «высокого искусства», я вспомнил вдруг, что в каком-то летом читанном интервью Петера Вайбеля обратил внимание на его отсылку к Марселю Дюшану, который считал, что художник реализует только половину работы по созданию произведения искусства. Вторую половину довершает зритель, т. е. доводит его до состояния собственно произведения искусства. Мысль эта, как вы знаете, мне близка, я постоянно провожу ее в своих работах и беседах, но отношу к высокому искусству, прежде всего к любому подлинному искусству. А вот многие продукты как раз Дюшана-то, именно его реди-мейды, таким искусством не считаю (по-моему, он и сам их таковыми не считал, где-то даже писал, что просто пошутил, принеся какую-то вещицу со свалки на выставку, а ее вдруг всерьез приняли за искусство — и пошло-поехало, чему он и обрадовался, мудро поддержав эту мистификацию и став родоначальником огромного движения в арт-практиках XX в.). Он же, хитрая бестия, как бы оправдываясь за свои шутки с писсуарами и другими вещичками со свалки, перекладывает ответственность за них на меня как на зрителя. Мысль сама по себе верная, но в приложении к объектам Дюшана, как и многих его последователей, включая, кстати, и недавно упомянутого Кунеллиса, звучит, конечно, нагловато.

Тот же Вайбель в указанном интервью, развивая мысль Дюшана, доводит ее до логического завершения, т. е. до абсурда. Для него уже и пакет с красками — живопись. Главное в искусстве — инсталляция. А теперь уже и айфон, ибо он все на свете показывает и даже сам делает музыку. Ему уже не нужны ни композиторы, ни исполнители музыки. Пользователь электроники сегодня все может сам. И крупные деятели искусства хорошо сознают это. Тот же композитор Владимир Мартынов, констатируя смерть композитора, или кинорежиссер Питер Гринуэй, возвещая о кончине кинематографа как высокого искусства. Сегодня все, имеющие мобильные видеокамеры, стали кинематографистами, с грустью признается мэтр. В этом контексте снимается не только проблема символизации, но и какой-либо художественности вообще. Однако мы, надеюсь, работаем и размышляем в иных контекстах.

Джованни Сегантини.

Ангел жизни.

1894.

Галерея современного искусства.

Милан

Между тем вопросы символизации, символа, образа в искусстве серьезно зацепили нас, если мы постоянно вот уже на протяжении достаточно длительного времени обращаемся к ним, и они все еще остаются вопросами, т. е. не получают удовлетворительного ответа. Интересной в этом плане мне представляется формулировка Вл. Вл.: «Смысл символизации заключается прежде всего в соединении (синтезе) элементов, разделенных эмпирически, но сочетающихся друг с другом в акте метафизического синтеза». Понятно, Вл. Вл., что Вы имеете в виду, и мне эта формулировка представляется убедительной и уж никак не противоречащей моим представлениям о символизации, однако Ваш «метафизический синтез» я и мыслю как процесс, вершащийся в системе: художник — произведение — адекватный реципиент. Где еще он может быть реализован, как не в ней? В самом произведении мы имеем в лучшем случае только своеобразный намек на этот синтез. Поэтому и именно в этом свете мне и продолжение Вашей мысли о символизации представляется вполне убедительным: «понятие символизации приложимо только к произведениям, тем или иным образом соотнесенным с метафизическими началами (планами) бытия». Между тем это соотнесение невозможно, если хотя бы один из двух членов процесса символизации (художник или зритель) остается глухим к этим началам, не обладает, использую Ваш термин, «опытом трансцендирования». Интересно, что на уровне вербализации мы с о. Владимиром вроде бы понимаем символизацию по-разному, но если вдуматься в сущности наших формулировок, то в них, пожалуй, больше общего, чем отличающегося.

Правда, различие все-таки есть. Мой оппонент стремится рассматривать символизацию в более узком (и не в моем —! — «узком», указанном выше) смысле, чем я. В более, я бы сказал, традиционном. Прежде всего в связи с искусством символистов и с любым другим искусством прошлого, где лично он ощущает pittura metafisica, т. е. контакт с метафизической реальностью. Я ничего против этого не имею, однако в искусстве символистов ощущаю все-таки некую особую символизацию, отличную от того, что я вижу в любом высоком искусстве.

Джованни Сегантини.

Смерть.

Третья часть «Триптиха природы».

1896–1899.

Музей Сегантини, Сант-Мориц

Джованни Сегантини.

Жизнь (фрагмент).

Первая часть «Триптиха природы».

1896–1899.

Музей Сегантини, Сант-Мориц