Три жизни Иосифа Димова

Все выяснилось, когда ко мне подошел толстый человечек с румяными щеками, в очках с золотой оправой. В этом благодушном с виду толстяке я узнал доктора математических наук профессора Маринова, начальника управления электроники Совета Министров. Маринов был известен своей строгостью. Он протянул мне свою маленькую пухлую ручку, которую я вынужден был пожать. Рука была мягкая, горячая и чуть влажная, когда я прикоснулся к ней, меня охватило гадливое чувство, словно я притронулся к слизняку.

— Я узнал, — сказал Маринов, глядя на меня холодными глазами из-под золотых дужек очков, — что вы подали заявление об уходе. Это правда?

— Правда.

В груди у меня начал закипать гнев.

— И с процедурной стороны, и по существу вы поступили неправильно. Это попахивает анархизмом!

— Ну так что? — я вызывающе уставился в сверкающие стекла очков. Глаза у Маринова были какие-то кошачьи — круглые и желтые.

— Имейте в виду — вас ждут неприятности! — он сердито покачал головой и смерил меня строгим взглядом.

— Уйдите с дороги, не то как бы вам самому не нажить неприятностей! — сказал я и не дожидаясь, пока он посторонится, оттолкнул его.

«Сирена» зашумела, в гуле голосов слышалось удивление и сдержанное негодование: как-никак посетители кафе были люди солидные. Здесь сидели доктора наук, профессора, доценты, попадались и академики.

Вдруг из глубины зала донесся знакомый мощный голос:

— Димов!

Это был Досифей. Он поднялся из-за столика и махал мне рукой.

Это был единственный посетитель «Сирены», который решился в такой момент пригласить меня за свой столик. А ситуация сложилась явно не в мою пользу: все эти доктора наук, доценты и профессора во многом зависели от этого человека в очках с золотой оправой, которого я так грубо оттолкнул.

— Садись! — приветливо сказал Досифей и протянул мне руку. Потом уселся сам, сочувственно улыбнулся и спросил:

— Что, нервы пошаливают?

— Я и сам не знаю! — сказал я, пожав плечами.

— Бывает! Чего он от тебя хотел?

— Грозился за то, что я подал заявление об уходе.

— Я бы на твоем месте ему врезал, ей богу!

— Вряд ли! — улыбнулся я.

— Почему вряд ли? — Досифей посмотрел на меня своими строгими глазами, и по его лицу пробежала тень. — Уж не думаешь ли ты, что ради звания академика я отказываю себе в праве поступать так, как найду нужным?

— Ох, ничего я не думаю! — воскликнул я.

— Это плохо, хуже этого — ничего не думать — быть не может! — наставительно сказал Досифей, и его физиономия вновь приняла добродушное выражение.

Он взял меня за левую руку, пощупал пульс и, подняв глаза от часов, сказал:

— У других людей, когда они злятся, сердце делает сто ударов в минуту, а то и больше. А у тебя наоборот — ритм замедленный. Шестьдесят ударов — это очень мало для такой ситуации, как нынешняя.

В эту минуту мимо нашего столика проходила моя прелестная блондинка. Досифей мигом облапил официантку левой рукой за талию и притянул к себе. Какой рефлекс, черт возьми! Я просто ему позавидовал, хотя был не в настроении.

— Ты знаешь этого парня? — спросил Досифей и, не дожидаясь ответа, добавил, причем рука его спокойно лежала на талии девушки: — Этот парень — прославленный кибернетик, враг номер один моей милости и моего старого мира, но — я все-таки его люблю. Принеси ему, дорогая, рюмку виски со льдом!

— Он обычно пьет коньяк! — заметила моя красотка, не отводя глаз от моего лица. Мы с ней не виделись дней десять.

— А сейчас я ему рекомендую рюмку виски со льдом! — твердо заявил Досифей. И поскольку девушка продолжала стоять неподвижно, словно ожидала, что скажу я, сердито прикрикнул на нее: — Ты еще здесь? — и бесцеремонно подтолкнул в спину.

— В подобных случаях небольшая доза виски тонизирует деятельность сердца, — назидательно сказал Досифей. Он больше не проявлял интереса к девушке, которая удалилась своей гибкой и мягкой походкой, ловко лавируя среди столиков. — Да, кстати, — сказал он, взглянув на меня, — по какой таинственной причине ты надумал расстаться со своим другом Якимом Давидовым?

— Ничего таинственного здесь нет, — буркнул я. — Он заваливает меня оперативными делами, и у меня не остается времени для моей личной работы. Говорящий робот скоро разучится говорить! Вот я и решил уйти.

— Твой говорящий робот… личная работа… — Досифей сдвинул свои кудлатые брови. — Бредовые идеи, значит! Из-за них ты бросаешь институт. Молодец!

— Что может быть общего между моей говорящей ЭВМ и бредовыми идеями! — возмутился я.

— Что общего? — Досифей помолчал, явно сдерживая гнев. — А разве не безумие все эти машины и роботы, что в скором времени отнимут у человека право на умственный труд, право ломать голову над трудными вопросами?! Питекантроп стал человеком, потому что научился мыслить и рассуждать. А если машина начнет думать и рассуждать вместо нас, — знаешь, что получится? В принципе?

Мне были прекрасно известны его теории и принципы, он мне высказывал их тысячу раз!

Досифей не боялся, что машина лишит человека куска хлеба. Его пугала перспектива, что «искусственный мозг» с его неограниченными возможностями сделает ненужными усилия человеческого мозга.