Три жизни Иосифа Димова

Кроме обстановки, неподвластной веяниям моды, и порождавшей у посетителей ощущение чего-то прочного, непреходящего, «Сирена» славилась своим демократизмом: посетители могли входить в зал, не снимая пальто, и сидеть весь вечер, ничего не заказывая; по давней строго соблюдаемой неписанной традиции, молодые научные работники сидели в первой половине зала или наверху, на «галерке», а более маститые усаживались в центре или же в глубине зала, поближе к стойкам с напитками. Самой же большей похвалы, разумеется, заслуживала традиция, согласно которой посетителей «Сирены» обслуживали молодые хорошенькие девушки, — более смазливых официанток, пожалуй, не было в самых представительных ресторанах и кафе, куда вхожи главным образом иностранцы и руководящие работники из провинции. В белых передниках и белых наколках, до умопомрачения гибкие в талии и проворные, красивые официантки сновали среди сумрачных, а то и хмурых обладателей всевозможных титулов и званий, как бы излучая свет. Свет этот исходил от их улыбок. Кому только они не улыбались, какому седому или лысому светилу не предназначался негаснущий свет их улыбок! Девушек этих нельзя было причислить к святым, но посетители «Сирены» не были донжуанами и потому заведение не славилось любовными историями.

Я был одним из завсегдатаев, я хорошо знал всех этих красавиц в белых передничках, они тоже хорошо знали мою особу: я всегда вовремя останавливал их, когда они порывались давать сдачу. Иногда, — это бывало в дни, когда работа в лаборатории не клеилась — я прямо, без обиняков, звал одну из них, блондинку, отужинать со мной. Если девушка была свободна от дежурства, она с милой улыбкой принимала приглашение, если же ей нужно было дежурить, спрашивала, нельзя ли отложить мероприятие на завтрашний вечер. Все было ясно и просто; это мне нравилось — такие отношения были в моем духе, я считал их вполне корректными.

Мой пятидесятилетний друг, великий Досифей, вел себя совсем иначе. Он приходил в кафе веселый, жизнерадостный, по хозяйски, бесцеремонно глядя по сторонам, усаживался за столик в глубине зала, потом властным жестом подзывал ближайшую официантку. И все это было ему к лицу: в конце концов он — человек исключительный. Но я знал, что Досифей делает это не нарочно; не напоказ, не потому, что хочет обратить на себя внимание, — просто он весь бурлил энергией, силой, добродушием, любовью к людям, он ратовал за простоту и сердечность отношений. Вот почему этот богатырь совершенно одинаково и по-свойски кивал головой ученым знаменитостям и рядовым деятелям науки, никому, даже своим коллегам-академикам не оказывая предпочтения, ни на кого не посматривая свысока; он простецки здоровался за руку со своими ординаторами, а старого рассыльного Игната называл уважительно «бай Игнат». Досифей, человек широкой души, держался с официантками так, будто он приходил в кафе ради них, он мог ласково похлопать девушку по щеке, фамильярно приобнять за талию, те, кто его плохо знал, могли подумать бог знает что. А в сущности, на этом все и кончалось. Досифей был холостяком, как и я, но он даже в мыслях не допускал, что можно пригласить одну из этих красивых девушек к себе домой. Когда я однажды полушутя намекнул ему об этом, он весь побагровел от гнева и чуть не закатил мне пощечину своей огромной ручищей. «Унижать  д о с т о и н с т в о  женщины, покупать за деньги любовь — это ты мне предлагаешь? Тьфу!» Досифей чуть не плюнул мне в физиономию.

Иногда я говорил себе: «Вот таким должен быть мой робот — непреклонным, не подлежащим изменениям!» И тут же спохватывался: а что если эта стабильность означает  п о с т о я н н о е  о т с т а в а н и е  от жизни, отчуждение от непрерывно меняющихся моральных ценностей?

Я-то возлагал надежды на «чистый разум».

В отличие от человека, мой робот будет неподвластен чувствам, он явится чем-то вроде  д и с т и л л я т а  чистого разума. Этот «д и с т и л л я т» окажет благотворное влияние на поведение человека, он будет сдерживать его эмоции — в первую очередь отрицательные, — он приведет к торжеству чистого разума.

Чистый разум спасет красоту!

Вот почему я делал такую большую ставку на моего робота.

Войдя в «Сирену» я сразу заметил, что мое появление не осталось незамеченным. Маститые ученые мужи поднимали глаза от своих рюмок, от тарелок с пирожными и поворачивали головы в мою сторону, можно было подумать, что накануне радио громогласно сообщило сенсационную весть о том, что я закончил работу над своим говорящим роботом. Я с опаской подумал: «А что, если на моем лице заметны признаки безумия?» Т о т  случай не был забыт мною. Я пробирался среди столиков, украдкой косясь на себя в стенное зеркало, но не заметил на своем лице ничего особенного. Просто оно было чуть бледнее обычного, но это не могло вызвать такой оживленный интерес.