Три выбора

Картинка эта не исчезала из памяти, но происхождение ее было понятно (кроме, конечно, комической фигуры Бориса) – она была впрямую связана с моим вторым вопросом к Эверетту.

Этот второй мой вопрос был очень для меня интересным, но – каюсь! – абсолютно бестактным. Я интересовался визитом Эверетта в Компетентинг в 1959 году.

Я довольно бесцеремонно спрашивал у него: «Что же все-таки сказал Вам Нильс Бор во время Вашей с ним личной встречи весной 59 года?». Подтекст у вопроса тоже был не слишком приятным для Эверетта – меня интересовало, почему он после того разговора столь надолго оставил физику?

Эверетт не стал скрывать своего раздражения моей неуклюжестью. Он прямо написал мне, что не считает возможным обсуждать с кем бы то ни было эту давнюю историю. «Но, – писал далее Эверетт, – как сказал однажды (совсем по другому поводу, но очень метко, потому и запомнилось) мой ученик и друг Джулиан Барбур, хорошо знающий рассейский язык, в подобных случаях (и здесь я почувствовал интонационное сближение ситуации разговора Эверетта с Бором и моего неуклюжего вопроса) русские (он написал не правильное „рассеяне“, а именно „русские“ – нравилось, видимо, Эверетту это слово) употребляют пословицу: „Ne nuzhno dumat’, chto my Boga za borodu derzhim – vce my pod Bogom hodim!“».

После прочтения этой фразы, написанной именно так, в аглицкой транскрипции рассейских слов (оставил ему такой файл, вероятно, сам Барбур, а Эверетт хранил его в своем компьютере, как будто предвидя, что потребуется она ему для охоложения «русских» наглецов), я буквально позеленел от стыда.

Я ясно осознал, что вопрос мой был, по крайней мере, дважды бестактен – по отношению к самому Эверетту и к Бору. Эверетт в то далекое время отнюдь не был «пай-мальчиком» и над чувством почтения к Бору у него превалировало чувство торжества, чувство сильного молодого волка, увидевшего промах вожака стаи. Это естественное чувство, но когда осознаешь его с вершины жизненного опыта, оно не вызывает удовлетворения. И я понимаю это теперь не абстрактно, мой опыт работы в «Ипотехе» показал мне, что чувство это довольно быстро меняет свой вкус и со временем он становится все более горьким.

Что же касается Бора, то бестактным с моей стороны было суетное желание узнать подробности его трагической ошибки. Здесь я был представителем той самой публики, которая, по выражению Пушкинова, желала бы узнать подробности устройства ночного горшка лорда Байрона для того, чтобы опустить гения с творческого пьедестала на уровень своего «обыкновенного быта».

Были в этом моем вопросе и другие «не красящие» меня моральные обертоны. Так что понять, почему я вообще позволил себе задать такой вопрос, я сейчас просто не мог. И именно эта смесь стыда и недоумения и плескалась сейчас во мне.

Это я увидел в маленьком зеркальце («меркюр»), стоявшем на компьютерной стойке у монитора (слава Богу – целого, а не «разбросанного» энергией моего стыда). На моем лице утолщилась и сделалась рельефнее сетка капилляров. Сделались резче и капилляры глазного яблока. Они слились со зрачками, образовав похожие на паучков фигурки, как будто на зрачки наползли два членистоногих уродца.

И к чувству стыда добавилось отвращение к собственному изображению, глаза которого были теперь ослеплены пульсирующими телами закрывавших зрачки пауков…

Пульсации зрачков порождают сферические волны света, которые, однако, не расползаются по пространству, а как бы проявляются при мысленной фокусировке луча зрения на какой-то области. Каждый раз рассматриваемая из неподвижной точки область представляет собой часть сферического слоя какого-то тумана с ясно видимыми границами в центральной области поля зрения и расплывавшимися в почти однородное желе краями.

Но стоит мысленно сместить взгляд в сторону этого светоносного студня, как он начинает трансформироваться и приобретать ту же сферическую форму, что и соседний, только что покинутый элемент рассматриваемого объёма. Причём радиус кривизны остается тем же самым, но вот наклон слоя по отношению к мысленному же горизонту меняется в соответствии с углом поворота луча зрения.

Если «опустить глаза вниз», то можно увидеть ярко светящееся пятно, которое не фокусируется, как бы ни напрягать зрение из той точки, где находится начало луча зрения.

Иногда рассматриваемая область начинает светиться все более интенсивно, как будто раскаляясь, но ее структура остается неизменной. Такие пульсации яркости всегда неожиданны и явно нерегулярны.

Хотя среди всех элементов, различимых в поле зрения, нет ничего, что могло бы быть зафиксированным как опорная точка (а может быть, именно поэтому?) рассматривая эту картину ощущаешь ее непрерывное вращение, которое вызывает легкое головокружение.

Причем характер этого вращения не связан с перемещением отдельных точек картины, а, скорее, подобен «вращающимся» кругам неоновой рекламы или волнам света на гирляндах новогодних елок – там нет физического вращения, но есть ритм пульсаций, создающий иллюзию вращения.