Три пункта бытия

Поскольку у нее были дни отгула — и немало, — заранее сообщила на работу, что такого-то числа она по семейным обстоятельствам быть не сможет, дома же очень расстроенной этим обстоятельством Евгении Семеновне сказала, что свой день рождения будет отмечать на даче одной из своих приятельниц.

Утром встала пораньше и уехала электричкой за город.

День был осенний, ей всю жизнь везло на осень: и родиться пришлось осенью, и замуж выходить, и с Никандровым встретиться, и Аркашку родить — все-все осенью. Она любила осень, особенно раннюю.

Нынче день был осенним по-хорошему: тихий, с голубым небом, с прозрачными облаками, с почти уже безлиственными деревьями, с черными и бурыми пашнями, с черно-белыми коровами, бродившими на взгорке неподалеку от зеленоватой, почти непроточной речушки...

Тут, среди далеко видимого мира, и должна была сегодня быть Ирина Викторовна, быть одна, Рыцарь не обижался, что иногда ей хотелось быть настолько одной, что даже без него.

За сорок пять лет она ведь прижилась в этом мире так, что иногда мир казался ей родственным и даже — понятным, она ощущала, что где-то вот здесь, в огромной атмосфере, летают крохотные частицы, которые когда-то, может быть, лет сорок тому назад, побывали в ее груди... Она их вдохнула и выдохнула, а где после этого они еще побывали, как расщеплялись, в какие соединения входили — уже другое дело. Что бы с ними ни случалось потом, все равно это были ее частицы.

Была эта связь между нею и всем на свете потому, что все, что когда-нибудь касалось ее, тоже ведь становилось ею. Вот сейчас тихо в природе, безветренно, но она может ощутить на своем лице ветер. И дождь, и снег, и палящий зной. И воду рек, озер и морей, в которых она купалась когда-нибудь, и ощущение листвы, трав и цветов, которые держала когда-то в руках, — тоже знает, знает не только руками, а собою всей...

Вон далеко-далеко и высоко-высоко летит самолет — она и его знает осязанием, чувствует его холодный фюзеляж. Блеск металла и тот угадывает в своих пальцах, хотя никогда не прикасалась к самолетам, а только к трапам.

Птица летит... Какая, какой породы — Ирина Викторовна не знает, но все равно чувствует мягкость ее пуха на груди, твердость ее крыльев, тепло ее тела и всю ее устремленность туда, куда она летит.

Червяк выполз из земли на землю, и его она знает: он тоже самолетно-холоден, она знает его скользкость, растяжение и сжатие его тела...

То есть она знает огромное множество предметов этого мира — искусственных и естественных, но одинаково видимых и осязаемых, а другое множество даже и не выдает ей своего существования, вследствие своей малости или своей огромности, однако же она тоже знает и видит и молекулу, и весь сразу Великий или Тихий океан.

Потому что они существуют, а она — тоже, и одна только общность существования дает ей понятие о них. Знания — книги и лекции профессоров — ничто по сравнению с чувством всеобщего существования, и единственно, что знания могут, — привести это чувство в действие.

Значит, так оно и есть: все окружающее существует в ней, а она — в нем... Это проявилось наглядно в день ее сорокапятилетия, а то обстоятельство, что она женщина и ни на минуту не забывает об этом, еще и еще усугубляло то опущение, по которому все вокруг нее было поразительно разным, но только ради того, чтобы быть чем-то одним — одним всеобщим существованием. Тем самым, которое — природа и жизнь, само существование и движение которого выше, чем смысл этого существования...

Есть такая восточная мудрость: «Собаки лают, а караван идет».

Интересно: почему лают собаки? Наверное, в поисках того смысла, ради которого движется караван! Оно им непонятно, это движение, вот они и лают.

Не надо лаять. Не надо быть посторонней собакой, ведь те собаки, которые идут вместе с караваном, — не лают на него, хотя они тоже не знают, куда идут и к чему придут.

Тем более не должны лаять женщины — им существование ближе, чем его смысл, они ведь не только существуют, но и сами создают существование...

Они — тот якорь и тормоз, который удерживает людей в их природном существовании, а без тормоза люди стали бы только техниками, изобретателями, художниками, философами, кем и чем угодно, какой-нибудь плазмой, например, но только не людьми как таковыми. Помимо женщин, мужчинам нужно очень немного: нужны знания, знания, знания, умения, умения, умения, а жизнь — не нужна иной раз — совсем ни к чему, лишь бы что-то знать и уметь.

Ведь то самое сознание, которое с такой запальчивостью и даже с яростью ищет смысл Существования, — не более, чем крохотная частица этого Существования. Почему же тогда частица все время стремится к подчинению себе и даже к порабощению Целого? Почему теряот чувство всякой меры?