Три пункта бытия

Ирина Викторовна была уверена, что Никандров никого не обманывает: каким его знают и в разных НИИ, и в КБ — такой он и есть на самом деле, но она-то, она сама, не КБ, не НИИ и должна знать о нем что-то, чего не знают все, чего не знает никто!

Она, как могла, с трудом, восстанавливала его в своей памяти. Нет, нет — она все еще не знает его.

Конечно, какой-то своей стороной, очень интимной, деликатной и даже застенчивой, он открылся ей, но открылся ровно настолько, насколько ему невозможно было в таких обстоятельствах не открыться. Дальше же этого, этого минимума, он ни разу не перешагнул. И, может быть, все, что было, — было только ее поражением, и ничем больше? Он-то ее завоевал, это легко было сделать, а она его?

Что за человек?

Ему от его нераскрытости, должно быть, хорошо, это его НЗ — неприкосновенный запас, никому не выговоренный вслух, ни на кого не израсходованный, это его сила и достоинство, которое, вполне может быть, и влюбило ее в него. Но от этого ей ничуть не легче. У нее-то этого НЗ нет и не было, — наоборот, она всегда расходовала сил и жизни больше, чем их у нее было, объясняла себе больше, чем умела объяснить.

Он же на ее трудные вопросы мог ответить никак:

«Это — трудно. И вообще — что-то надо делать со своими понятиями... Искать новые, возвращаться к старым... Что-то надо с ними делать...»

Что за человек?

Когда они бывали рядом, ей от такого ответа было даже хорошо: вот человек — чувствовала она — неизрасходованный, с какой-то личной сверхзадачей, еще не сложившейся, но зреющей. С какой-то загадкой самого себя, которую ему предстоит решить, а ей предстоит быть причастной к этому решению. Предстоит его благодарность за такую причастность.

Но что же она все-таки любит — человека или его задачу и загадку? Человека или только ту его часть, которую он подставляет для ее любви?

Ведь пока человек не весь — он все еще играет. А ведь игр не бывает без игрушек. А игрушки почти всегда бывают дареные, они как будто сами сваливаются с неба, сами навязываются для игры, сами преследуют того, кому хотят отдаться. Сами с нетерпением ждут, когда же за ними протянут руку!

«Ладно-ладно! — срочно искала Ирина Викторовна вместо этой какую-нибудь другую логику: — Все это — природа, природа мужчины, и больше ничего... Если бы мужчины уходили в любовь с головой, они не изобрели бы двигатели, водные и космические корабли, гильотины, таблицы логарифмов, аборты, «Преступление и наказание», еще многое другое. И как раз эта неизрасходованность в любви, этот их НЗ, и привлекает к ним женщин. Поэтому же они и любить могут сразу нескольких женщин: одну — за одни качества, другую — за другие, третью — ради искусства любви».

«Вот дрянь так дрянь! — упрекала себя затем Ирина Викторовна по ходу еще какой-то, уже третьей логики — тебе нужна не сама любовь, а понятия о ней, ты — порочное поветрие двадцатого века! Игра ума, опять иг-ра! Упрекая игру, ты сама не можешь от нее отделаться! Тем более нелепо, что все это пришло к тебе в возрасте 45—n, и никакая прическа тебе уже не поможет!»

«Ну и что? Нынче я гораздо моложе, чем тогда, когда была молодой, когда ехала к Мансурову далеко-далеко на Восток, на Курилы... Если бы мне пришлось ехать сейчас, уехала бы не на Курилы, а еще дальше, бог знает куда! В Южную Америку — точно!»

«Моложе во всем, кроме вот этих рассуждений... Кроме того, что нынче тебе обязательно нужно знать — какого человека ты любишь? В молодости об этом не спрашивают!»

Только однажды она решилась спросить его в сумраке тетушкиной квартиры:

— Ты — опытный человек?

— Приготовишка...

— Не надо! Не надо скромничать!

— Ты не дослушала: приготовишка-теоретик... Начитанный и не по годам развитый!

«Вместе с тем, — убеждала она себя, — вот так, время от времени вспоминая то одни, то другие слова Никандрова — вместе с тем Никандров никогда не скажет: «Знаешь, все, что произошло, — произошло только по причине моей неопытности и мальчишества! Не буду больше!» Он все возьмет на себя! Он не такой, как все мужчины-мальчики, надоевшие женщинам во всем мире! От которых зла больше, чем от умельцев! Которые повелись с тех пор, как мужчины стали ходить в туфлях, а женщины — в сапожках!»

Шло время — неделя и два дня, а между делом, между делом своей любви, Ирина Викторовна работала в НИИ-9, моталась по знакомым в поисках надежных и недорогих репетиторов для Аркашки, который завалил физику, математику и русский язык, причем ни одним из этих предметов заниматься так и не хотел, а хотел играть в школьном оркестре или на саксофоне, или на ударных инструментах, хлопотала о путевке в санаторий с кардиологическим уклоном для Мансурова-Курильского, ездила в райсобес по поводу пенсии Евгении Семеновны и еще многим другим приходилось ей заниматься между делом. Например, исполнять за Аркашку нехитрые чертежики, поскольку черчение он тоже завалил, только не официально, а с условием, что представит работы осенью.