Три пункта бытия

Она была удивлена — ей показалось, что должно быть наоборот — что в эти часы, минуты и мгновения она должна устремляться только вверх и вверх, в пределы никогда не виданного ею сияния, но потом догадалась: там, на высоте, она подверглась бы всеобщему обозрению и сама тоже видела бы оттуда все и всех, а ни то ни другое было ей совершенно ни к чему. К чему действительно был полумрак, отчуждение, глубина, из которой она, будто впервые, снова выходила в белый свет, в улицу, составленную из панельных пятиэтажек, испытывая при этом усталость, легкое нытье всех своих косточек, только что едва не умершая от счастья, которое было и которое должно было повториться не позже следующей пятницы или понедельника.

Сначала на эту улицу, к которой она всякий раз испытывала полную доброжелательность, выходил Василий Никандрович, минуту-другую спустя — она, и вот такую — задумчивую, будто впервые и неторопливо воспринимающую этот мир, — Никандров подвозил ее на своем бордовом «Москвиче» к продуктовому магазину самообслуживания. Отсюда она обычно шла домой уже пешком...

По ночам же ей слышался стук — тот самый, который то и дело был слышен в комнате тетушки Марины, так как эта комната одной стеной выходила в подъезд первого этажа, и каждый, кто входил или выходил из подъезда, стучал дверью, не обращая никакого внимания на объявление, вывешенное тетушкой Мариной: «Убедительная просьба — дверью не стучать!!!», так что казалось, будто кто-то один, словно на вечном дежурстве, постоянно стоит за стеной и, не входя и не выходя через дверь, стучит ею, исполняя свою странную, никому не нужную обязанность.

Ирине Викторовне становилось грустно за всех, за всю ту планету, на которой был возможен этот бессмысленный стук, и особенно за тетушку Марину, которая, когда спит — на семьдесят втором году своей благородной жизни, — время от времени должна слушать все тот же стук, не зная, ради чего ей приходится его слушать.

Так и для Ирины Викторовны, находившейся в этом инопланетном состоянии, день за днем, шла первая половина лета, а на июль-август Никандров со своей семьей поехал на курорт, в Киргизию: он не любил общепринятых курортов, а вот Киргизию — озеро Иссык-Куль и его окрестности — любил очень.

Он сказал ей о своем намерении как раз за неделю до отъезда, и у нее быстро-быстро и бестолково забилось сердце, как в те прошедшие времена, когда она боялись, что Василий Никандрович не полюбит ее, и поэтому избегала с ним встреч в коридорах НИИ-9 или же всячески этих встреч искала.

Так же, как и тогда, в те, казалось бы, далекие, но, оказывается, совсем еще не забытые времена, у нее вдруг исчезло ощущение самой себя, своей жизни — прошлой, настоящей, будущей, всякой жизни, на той или на этой планете. Безжизненно и бесчувственно она спросила:

— Надолго? Скоро ли?

Никандров объяснил — через неделю ровно, и хотя в эту минуту они подъехали к продовольственному магазину самообслуживания, не высадил ее из бордового «Москвича», а поехал куда-то дальше. Она поняла, что просто так поехал — куда глаза глядят, где поменьше светофоров и милиционеров.

Ездили часа полтора и молчали.

Ирина Викторовна думала о том, что Никандров умеет, если захочет, успокаивать своим присутствием, она это и в институте замечала, еще давно, а его теплое, сильное и костистое плечо, его молчание и дыхание еще способствовали этому. И несколько слов, сказанных им, чтобы она не волновалась, не расстраивалась, — способствовали тоже.

А когда Никандров уехал в Киргизию, Ирина Викторовна спросила себя: «Ну, а на самом-то деле — для чего это нужно, оставаться одной? Без Никандрова?»

И ведь нашла ответ: ей необходимо познакомиться с самой собою, новой и теперешней.

С той минуты, когда она получила у тетушки Марины ключи от квартиры, она ведь стала совсем другим человеком, а главное — совсем другой женщиной.

Какой же?

Конечно, та, прежняя Ирина Викторовна, без ключей от квартиры тетушки Марины, могла бы запросто оценить эту — с ключами. Но той уже не было.

Ирина Викторовна махнула рукой: если так, нечего той, прошлой, привязываться к этой, настоящей! У той и чувств-то не было, разве только одни предчувствия, та о самой себе не раз думала, что у нее нет жизни, а Нюрок однажды сказала той по секрету, что она, в общем-то, женщина «затюканная», и это ей не совсем идет, рано еще.

Теперь она кругом одна — Никандров в Киргизии, не пишет, они договорились не переписываться; он убедил ее, что так будет лучше; той, прошлой Ирины Викторовны Мансуровой, с давнишней и привычной не то жизнью, не то — полужизнью, с добрыми знакомыми Канунниковыми, с приятной и привлекательно-загадочной сослуживицей Анютой Глеб, — как не бывало, и вот Нюрок смотрит на нее испуганными глазами, будто впервые видит перед собой такой вот случай и даже не знает, как этот случай называется.