Три пункта бытия

— Маленький и есть! — подтвердил Любомиров. — Потому что это не народ вовсе, это дети. Школьники. Пришли на экскурсию из поселка и с рыбозавода. Школьники, вот им и интересно...

Дроздов смотрел в сторону дальнего и маленького народца, беспокойного и пестрого, в желтых и в красных тужурках и тулупчиках, в синих малицах, а тот народец тоже поглядывал в его сторону, на крыльцо. Кончилось же тем, что две маленькие фигурки оторвались ото всех остальных и побежали через поле на эту сторону, а за ними — один за другим побежали и все, сколько их там было... Одни бежали весело и бездумно, другие как будто чему-то удивляясь, кажется, самим себе, бежали мальчики и девочки, это были местные жители, аборигены с раскосыми глазками по смуглому, и белесые новоселы. В каждом лице, словно с экрана набегавшем из тундры на Дроздова, он вдруг различал единственный и неповторимый облик — настоящий; теперешний, детский, а сквозь него, из общего для всех детей усилия бега, проступал свой собственный для каждого ребенка характер, собственная взрослость, какой она когда-нибудь будет, и даже собственная взрослая судьба...

И этот первый день пребывания на месте своей первой работы, свой первый тундровый час и день, первый день своей истинной взрослости, Дроздов так и запомнил — в детских лицах, набегавших на него из огромного пространства, приоткрывающих ему свои никому еще не известные судьбы и надежды.

Теперь опять, в который уже раз и, по всей вероятности, в последний раз, догадывался Дроздов, дети бежали прямо на него.

Бежали, бежали, бежали из тундры. Из пространства, в котором, казалось ему, никого не могло быть — ни отцов, ни матерей, ни сестер, ни братьев, никаких одушевленных и неодушевленных предметов.

Дроздов вздохнул и пошевелился. Рядом с ним был кто-то. Не открывая глаз, он стал двигать рукой, еще и еще,

Нащупал что-то мягкое и спросил:

— Ты кто?..

— Я — Оська! — услышал он ответ.

Дроздов не поверил.

— Ты кто?

— Я — Оська!

Дроздов снова не поверил, а приблизил руку к своему лицу и стал открывать себе глаза — ресницы были запаяны у него тонкими полосками льда.

Он долго держал руку на глазах, на одном и на другом, покуда эти полоски не растаяли. Тогда он увидел, что рядом с ним лежит человек. В белом, с черными пятнами гусе.

Огромный бык тоже лежал рядом, с другой стороны он тоже грел Дроздова, вытянув шею далеко вперед, положив ее, придавленную тяжелыми рогами, на землю. Бык внимательно смотрел на Дроздова и что-то думал о нем.

Были и другие олени, были нарты, было немножко светлого неба среди темно-серых туч.

Дроздов был прикрыт оленьими шкурами.

— Ты кто? — спросил он снова.

— Говорю: же, Оська! — ответил ему человек.

Дроздов с трудом сел, осмотрелся и сказал:

— Так... — Потом заглянул в пестрый капюшон, там оказалось лицо мальчишки. — А где другие? — спросил он.

— А других нету. У тебя других тоже нету, да?

— Мои далеко, — ответил Дроздов.

— Мои, однако, тоже. Я, сказать правду, вдвоем ехал. Вдвоем рыбу в комбинат вез. Я, а еще старик, Няги звать. Няги на фактории остался. То ли хворать остался, то ли помирать, не знаю. Он остался, я один поехал. Тебя как звать?

— Алексей, Алексей Дроздов.

— Олешка, значит. Рыбы хочешь, Олешка?

Рыбу ели — Оська не торопясь, отрезая ножом кусочки строганины около самого рта, Дроздов торопливо, ухватив большую рыбину, грыз ее со спины.

Оська спросил, жуя:

— Олешка?

— Ну что?

— Английским языком говорить умеешь? Я умею!

— Врешь?! — удивился Дроздов.

— Зачем врать-то: уан, ту, тси-и...

— И дальше?

— Дальше не знаю. Дальше Ван Ванович знает.

— Кто такой?

— Учитель.

— Долго ты учился, Оська?

— Три зимы, однако. Не сказать, чтобы с осени и до самой до весны, а все ж таки три зимы. И почто это английские люди «три» на «тси» перелицевали, а? Не знаешь?

— Как тебе сказать...

— Не знаешь, значит.

Седогрудый бык слушал беседу, изредка поднимая голову и поглядывая по сторонам. Отфыркивался.

— Погибать будем или нет? — спросил Дроздов.

— Беды хватим, сильно хватим, а погибать неохота.

— Ты, Оська, оптимист.

— Кто? Как сказал?

— Рисковый человек, хочу сказать.

— Не сильно рисковый. Но который раз бываю.

— А в этот раз?

— В этот — сильно рисковый. Поехал на риск, и, гляди-ка, нас двое получилось. Был один, стало двое!

— Двое — это тебе зачем?

Оська стал соображать:

— Оленей запрягать-распрягать умеешь, Олешка?

— Нет. Не умею. Разве что распрягать.

— А ведь худой ты парень, однако. Оленей запрягать не умеешь?! Английскими словами считать не умеешь. Ты вот что, Олешка, ты людей спасать любишь, нет?

— Я люблю. А ты?

— Не шибко.

— Почему это? — удивился Дроздов.

— Хлопотно слишком... Я вот немецкими словами считать умею: айн, цвай, драй!

— Дальше?

— Дальше-то Ван Ванович умеет. Однако, до ста умеет. Может, до самой до тысячи.

— На португальском языке не считаешь, Оська?

— Про Вана Вановича не скажу. Тот мно-ого счету знает. И по-разному. — Оська задумался, а потом спросил: — И почто ты живой остался, Олешка, по сю пору? Непонятно. Секрет знаешь?

— Знаю.

— Ну-ка, ну-ка?