Три недели с моим братом

По вечерам, после ужина, мы сидели в гостиной, и я смотрел на Дану, желая запомнить ее лицо. Я уже не помнил, как выглядела мама, лицо отца тоже почти стерлось из памяти, и я не хотел, чтобы забылось и лицо сестры. Я запоминал изгиб скул, золотисто-карие глаза, россыпь веснушек на щеках… Я хотел, чтобы все это отпечаталось в моей памяти навечно.

Семья Боба тоже иногда сидела с нами после ужина. Как-то в конце апреля к Дане приехала мачеха Боба, Каролина. Мы пообщались втроем, и вечером сестра сказала, что идет спать – ей становилось все хуже, она уже не говорила, а невнятно бормотала, но продолжала улыбаться кривой улыбкой парализованного. Меня пронзило мыслью, что это мог быть наш последний нормальный разговор. Как только Дана ушла, я не вытерпел и разрыдался. Каролина обняла меня, и я полчаса рыдал в ее объятьях.

В мае ужасающие симптомы начали нарастать, как снежный ком. Дане не хватало сил удерживать вилку, я ее кормил. Через неделю она уже не могла ходить и говорить. Еще через неделю ей установили катетер, чтобы она усваивала хотя бы жидкую пищу, и для удобства перенесли в другую комнату.

В середине мая я привез в Калифорнию всю свою семью – попрощаться.

Незадолго до отъезда я принес в спальню сестры Лэндона. Глаза Даны – единственное, что не поддалось разрушительному воздействию опухоли – засияли, когда я поднес к ней младенца. Позже мы остались вдвоем, я встал на колени у кровати и взял сестру за руку. Уходить не хотелось, в глубине души я знал, что вижу ее в последний раз.

– Я люблю тебя, ты лучше всех на свете, – наконец шепнул я.

Сестра с нежностью посмотрела на меня. С усилием подняв палец, она указала на меня и обозначила одними губами:

– Ты тоже.

На следующий день Коди и Коул праздновали шестилетие. Дану вынесли из спальни и усадили в кресло. А ночью она впала в кому, из которой больше не вышла. И через три дня скончалась.

Ей было тридцать три года.

* * *

Похоронили Дану рядом с родителями. Многие пришли проводить ее в последний путь, и некоторых я узнал – они были на похоронах мамы, а потом и отца. За последние одиннадцать лет я видел этих людей только на похоронах.

В своей надгробной речи я рассказал, что мы с сестрой поздравляли друг друга с днем рождения песней. Я признался, что при мысли о сестре слышу ее смех, ощущаю ее жизнерадостность и веру. Я сказал, что моя сестра была добрейшим созданием и жизнь без нее станет мрачнее. И наконец я попросил всех запомнить ее улыбающейся, какой запомнил ее я, потому что, хоть она и похоронена молодой рядом с родителями, мы навек сбережем в наших сердцах лучшие воспоминания о ней.

Когда служба закончилась, мы стояли у могилы и смотрели на усыпанный цветами гроб. Брат молча обнял меня за плечи. Говорить было не о чем. Плакать мы не могли – слез просто не осталось.

Я чувствовал взгляды окружающих, ощущал их печаль. Мне казалось, они думали, будто мы слишком молоды для того, чтобы потерять и родителей, и сестру. Что ж, так и есть.

Навалилось одиночество. Я стоял рядом с Микой, и меня вдруг потрясло, что мы последние из нашей семьи.

Нас осталось двое.

Двое братьев.

Глава 17

13–14 февраля,

Тромсё, Норвегия

На следующий день мы прибыли в Тромсё, живописный прибрежный городок, расположенный в трехстах милях от Северного полярного круга. Небо здесь уже потемнело, но было скорее прохладно, а не холодно. Невзирая на близость полярного круга, в этом районе прибрежные воды из-за Гольфстрима теплее, а зимы мягче, чем в более южных городах Норвегии.

Тромсё расположен среди гор, и землю покрывал снег, придавая городу сходство с рождественской открыткой. В гостиницу мы прибыли уже в темноте, хотя часы показывали всего четыре. Сразу после регистрации я сел за гостиничный компьютер и написал письмо Кэт. Я писал ей регулярно – из-за разницы во времени нередко было проще рассказать ей все в письме. Отправив письмо, я набрал ее номер, хотя не был уверен, что из-за гор и туч сигнал пройдет. Однако мне удалось дозвониться. За последние три недели мы разговаривали не более десяти раз и то всего по нескольку минут. Кэт знала, что ей придется нелегко после моего отъезда, но мы и не предполагали, насколько. В ее голосе чувствовалась усталость; судя по всему, она вымоталась до предела.

После разговора с ней я вернулся в номер и застал Мику за чтением.

– Тебя долго не было, – посмотрев на меня, произнес он.

– Разговаривал с Кэт.

– Как она? Наверное, ждет не дождется твоего возвращения?

– Можно и так сказать. У них там жуть что творится.

– Что именно?

– Она заболела, дети тоже. Чуть ли не сразу после моего отъезда.

– Не может быть!

– За три недели на них шестерых в общей сложности пришлось семь случаев простуды, пять ОРВИ и три синусита. Из пятерых детей трое постоянно болели, хныкали и ныли. Однако невзирая на болезнь, Кэт свозила их на лыжную прогулку. А добирались они туда семь часов.

Мика удивленно моргнул.

– Семь часов? В машине с больными детьми?

– Невероятно, да?

– Даже представить трудно… – Брат помолчал и добавил: – Наверняка она не в лучшем расположении духа?