Три мушкетёра

Вглядитесь в глаза этого мужчины или этой женщины — они не отрываются от страниц, лихорадочно их перелистывая. Какое растворение в том, кто тихим голосом говорит с ними! Вот в чем состоит внушение, передача мысли, подмена одной воли другой! Думаете, в таком растворении, в таком забвении самого себя и всего, что не есть герой или героиня приключения, нет ничего, помимо любопытства? За всем этим стоит сознание, не подозревающее, что участвует в этом деле, но непрерывно наблюдающее; его чаяния и потребности никогда не замирают — как наше сердце, бьющееся даже, когда мы этого не ощущаем. И это сознание требует свою часть в нахлынувшем чувстве. Горе тем, кто этой части ему не уделяет, ибо все мы заботимся о душе!

Вот почему, мой добрый и дорогой отец, я смог сказать тебе, что от твоего творчества останется много, и прошедшие с той поры годы подтвердили мои слова. Вот почему вместе со своими здоровыми, веселыми, умными, верными, бесстрашными, благородными, готовыми отдать жизнь за дело чести, преданными самым возвышенным чувствам героями ты вот уже более полувека внушаешь восторг множеству людей. Вот почему, вопреки всем школам, всем эстетикам, всем более или менее правдивым спорам, всем восторгам и всем поношениям, от которых отбивается современная литература, ты был, есть и будешь самым захватывающим писателем, самым популярным в хорошем смысле этого слова романистом не только во Франции, но и во всем мире. Ты стал частью того, что облегчает и утишает человеческую скорбь. Недавно один великий хирург сказал мне: «У нас в клинике все больные выздоравливают или умирают с книгой вашего отца под подушкой; когда мы хотим, чтобы они позабыли об ужасах предстоящей операции, о медленности выздоровления, о предчувствиях конца, мы прописываем им чтение романов или путевых заметок господина Дюма, и они забывают обо всем». Тобой не только восхищаются, тебя любят, что стоит гораздо больше; а страждущие и те, кому ты помог вынести или позабыть страдания, благословляют тебя. Благодаря тому, что ты заинтересовал, увлек, воодушевил, заставил смеяться или плакать этих больших детей, которых называют людьми, они стали считать тебя членом своей семьи и зовут тебя папаша Дюма.

Я представляю тебя подле добряка Лафонтена. Ты — пращур, улыбающийся и рассказывающий в сумерках прекрасные истории былых времен.

С того дня, когда я посулил тебе такую славу, во Франции было напечатано и продано два миллиона восемьсот сорок тысяч томов твоих произведений и восемьдесят миллионов иллюстрированных изданий; шестьсот твоих сочинений были перепечатаны парижскими и провинциальными газетами, не говоря уже о странах, не имеющих с нами договоров, ворующих твои романы и распространяющих их миллионными тиражами на своих национальных языках. Договоры, заключенные мною с издателями, оставляют за мной право издать великолепное собрание твоих избранных произведений. Оно может составить двадцать пять увесистых томов; я пока его не подготовил; я хочу дать публике возможность узаконить этот труд и самой сделать отбор. Я не пытался навязать ей какие-то предпочтения. И вот сегодня у твоих издателей, самостоятельно, без того, чтобы я во что-либо вмешался, родилась превосходная идея увековечить постоянно растущую славу «Трех мушкетеров» в этой прекрасной книге, оформленной выдающимся иллюстратором «Манон», «Сентиментального путешествия», «Исповеди Жан-Жака Руссо» Морисом Лелуаром. Затем последует «Шевалье де Мэзон-Руж», проиллюстрированный Лебланом, мэтром вандейских художников. Сообщая о завершении работы над своим двухсотпятидесятым рисунком, Морис Лелуар написал мне: «Вот уже два года как я живу с д'Артаньяном, Атосом, Портосом, Арамисом и другими персонажами этой великой эпопеи. Вы не поверите, с какой болью я расстаюсь с ними. Если бы я мог поскорее вновь повстречаться с ними, принявшись за «Двадцать лет спустя»!»

Это письмо напомнило мне о том, как ты кончал работу над «Виконтом де Бражелоном». В тот день я пришел тебя проведать как раз в минуту мимолетного отдыха, когда ты с грустью сидел в глубоком кресле. Глаза твои были красны. «Ты плакал? Что с тобой?» Я и сейчас слышу ответ: «Большое горе. Портос умер. Я только что убил его. И я не мог не оплакать его. Бедный Портос!»

Именно с такими убеждениями и такой взаимозависимостью создаются шедевры.