Три кофейни

Я бросил курить вместе с ней, а до этого она трижды бросала меня, ведь я не позволял ей даже думать о табаке. Ни одной сигареты, ни одной затяжки – это было сложно нам обоим. Но… когда она крепко засыпала, я бесшумно покидал квартиру и на лестничной клетке выпускал едкие, но до последнего жара желанные клубы дыма. С ним я выпускал все то, что накопилось за день, и мне становилось легче. Докурив, я съедал горсть мятных конфет, а затем принимал душ и чистил зубы, чтобы она не смогла почувствовать запах.

Сложнее всего было смириться с тем, что смириться с собой она не могла. Ее капризы выходили за рамки нормального. Мало того, что в мою сторону летела посуда, когда я опаздывал с работы на ужин, так еще и ножи… Я их выносил из квартиры, а она в слезах сидела на кухне и просила прощения. Говорила, что ничего с собой поделать не может. Я брал ее за руки и в какой-то момент, стоя на коленях и положив голову на ее колени, я все же понимал, что счастлив. И осознавал, что все это временно. Маленькая черная полосочка, после которой наступит сплошная белая.

Последней каплей моего терпения стало обвинение в измене. Загружая белье в стиральную машину, она нашла пятно от помады на моей белой рубашке. Она кричала и бросала в меня все, что было под рукой, а я молча пошел в гостиную, открыл ее сумочку, взял помаду и принес ее в ванную. Поставив такое же пятно рядом на этой же рубашке, она вдруг все бросила и начала меня целовать, а я ее крепко обнял. Но думал я тогда уже совсем о другом…

Я смотрел на револьвер, купленный три дня назад, весьма тяжелый и неудобный. Но куплен он был не для удобства, а для защиты. Защиты семьи. С таким отцом, как у нее, ожидать можно было чего угодно, тем более главной угрозой для меня являлся не кто иной, как ее отец. Он никогда не сможет смириться и принять меня. Одно только известие о беременности дочери обеспечило мне два похода к стоматологу и один к травматологу, после чего я понял, что придется взять все в свои руки и больше их не опускать, ни перед кем и никогда. Но в этот вечер руки мои были тяжелыми, как никогда в жизни, и я направил ствол прямо в висок… Я смотрел в зеркало и не думал ни о чем. Слишком много всего произошло. Терпению человека рано или поздно приходит конец. Мое терпение было взорвано и разбросано по всей квартире осколками разбитых кружек и сломанных игрушек. Боялся ли я смерти? Только не в этой жизни. И уйти я готов был навсегда и безвозвратно.

Стоп! А что будет с ней, если меня не станет? Что будет с нашим ребенком? Как она справится сама, если даже со мной ей это удается с огромным трудом?

Да… В тот день я впервые осознал, что рядом с ней живет вовсе не эгоист, и я почувствовал гордость. Я не сдамся, что бы ни случилось. Я не сдамся, слышишь? Я все выдержу.

Начало июня, на улице светило яркое солнце, но жалюзи на огромных окнах и операционный светильник его победили. У нее начались схватки, и единственными ее словами тогда были: “Не отпускай мою руку”. Она кричала и задыхалась, глубоко дыша, а я дышал вместе с ней. Она сжимала мои пальцы, передавая всю свою боль, и мне казалось тогда, что это я с ней на этом столе рожаю. Вокруг мелькали люди в белых халатах. Крики, стоны… Кошмар. Страшный сон. Все как в тумане, я тогда не понимал ничего и ничего не видел. Был ли я в сознании? Только ее рука возвращала меня в эту палату. Каким бы сильным я себя ни считал до этого, то, что я видел, даже в самом ужасном сне я представить не мог. Резкий шум в ушах, в глазах помутнение, ее крики, ее боль… “Очнись, не бросай меня!” Я приходил в себя, а затем снова – головокружение, тошнота… Крики врачей. Моя рука ослабла. Щелчок. Пустота…

Резкий запах нашатыря привел меня в чувство. Я лежал на полу, а надо мной наклонился врач, внимательно глядя в мои глаза.

– Я в порядке. Где она? – встав на ноги, спросил я.

– Она уже в палате, но сейчас ее беспокоить не нужно. Она крепко спит, – ответил врач.

– Дайте мне подержать моего ребенка, – попросил его я, захлебнувшись внезапными слезами счастья…

С того дня прошло два месяца. Холодный август, нежданный сезон дождей. Мы сидели с ней в детской, в четыре руки раскачивали маленькую кроватку и пели колыбельную под тихий перезвон разноцветных колокольчиков…

Мы смотрели в окно и не видели, что за ним: дождь, ливень с градом, а может, гроза с молниями. Просто капли бегут по стеклу… Слишком тихо днем, слишком громко ночью… Дочь. Доченька. Цветочек. Маленькая Роза… Она спит и, наверное, видит белые облака, зеленые луга и бабочек, летящих ей навстречу. Главное, не разбудить ее… Она видит лазурное море и ярко-желтый песок на берегу. Она набирает его в ладошки и, прищурив голубые глаза, счастливо смеется. Прекрасные сны. Так тихо…

– Нужно поменять воду, – без эмоций, устало сказала она.

– Хорошо, я схожу…

– Нет, сиди. Я сама.

Поменяв воду в вазочке, в которую мы поместили весь свой мир, до последней капли души, мы поставили ее обратно в кроватку и смотрели на свою розу… Розочку. Я по-прежнему напевал, а она осторожно качала. Так тихо. Роза просто спит…»