Три кофейни

В его руках был коньяк, который стоил примерно как половина моей квартиры. Присев рядом на диван, он обнял меня со всей силы, а я его еще крепче. Я почувствовал его боль, и от этого стало еще больнее. Я понимал его, как отца. Еще пару месяцев назад этот человек был для меня опасным врагом, а сейчас он называл меня сыном. Я его понимаю и осуждать его за прошлое не имею права. Что может быть страшнее потери дочери? Наверное, только потеря любимой жены…

– Прости меня, если сможешь. Я знаю, ты любил ее, пылинки с нее сдувал. Но ты не имел ничего…

– Я имел все.

– Ни внученьки долгожданной, ни дочери… У меня нет ничего, кроме денег. Все свое состояние и жизнь я бы отдал сейчас за них… Все до последнего цента и последней капли крови, – продолжал он, вытирая руками глаза.

– Кто это сделал? – задал я главный вопрос.

– Я не хотел вас пугать, когда вы потеряли ребенка, вы и так тогда были… Деньги, эти проклятые бумажки… В общем, всей моей семье тогда угрожала опасность, но пока она была у тебя – я не боялся за ее жизнь. Это я во всем виноват, из-за меня она умерла. Я не учел того, что она уйдет от тебя, и это было моей роковой ошибкой. Все обставили так, что убийцей оказался ты. Но я единственный знал, кто за всем стоит…

– Кто это сделал? – повторил я.

– Заказчик в земле. Поверь, эту тварь по кусочкам…

– Кто исполнитель? – перебил его я.

– Сынок, послушай, тот, кто убил мою дочь, отправился следом за ней. А киллера даже я с моими связями не смог достать. Это одноразовая перчатка, которую после того, как дело сделано, выбрасывают. Даже если его и можно найти, то не следует принимать его за убийцу. Ты меня понимаешь?

– Нет, – отрезал я. – Не понимаю! Убийца на свободе, и его нужно найти! Как вы не можете это понять?

Тяжело вздохнув, он плеснул свой дорогой коньяк мне в стакан, а затем и себе…

Я уже не помню, когда в последний раз спал. Я не пью уже второй месяц, но каждую ночь слышу детский плач и ее голос. Она касается моей спины, это ее пальцы, я никогда не спутаю их с другими. Тонкие и нежные пальцы. Она гладит мне волосы… Я даже слышу шаги. Колокольчики на детской кроватке звенят время от времени. Кажется, я начинаю сходить с ума…

Заходя в квартиру, я постоянно чувствую запах ее духов, даже зубные щетки поутру стоят так, как всегда ставила она. Вот только две розы в одном горшочке расцветают с каждым днем, а ночью они плачут. Вы не поверите, но каждое утро я вытираю с них, будто капли росы, горькие слезы… Я никогда не забываю их поливать, а когда смотрю на них вечером, мне даже кажется, что они умеют дышать. Я это слышу…

Рисовать… У меня появился дар, о котором раньше я и подумать не мог. Я рисовал картины ночью. Ее темные глаза… Острый карандаш в моих руках становился пером талантливого писателя. В каждой картине она, в каждом контуре. Ее губы… Я передавал все, что чувствовал, не в силах выразить это словами. Поэты свою боль передают стихами, а я – карандашом и громкими криками, которые никто не слышал. В пейзажах я писал закаты и голубое море… Фрегат и черные волны, что раскачивали его и несли на скалы. Я не посмею назвать себя художником, но посмею назвать ее своим шедевром. Белые голуби, качели и маленькая девочка, качающаяся на них. Ночами я писал картины и ни в одной из них не нашел себя.

Днем во мне просыпалась месть: я не мог смириться, как ее отец, я не мог простить. Ненависть, как тупой нож, разрезала меня изнутри. Я был покрыт шрамами и наполнен кошмарами, которые представлял себе.

Я уже начал сомневаться, что я жив. Это, скорее, маленький круг ада великого Данте, чем моя родная квартира. Я упал и не видел больше смысла вставать. Стоя у зеркала, я зарядил в барабан револьвера один патрон и раскручивал его в руке. Страх? Может, только у тех, кто цепляется за жизнь. Я не боялся смерти при жизни, так с чего мне бояться сейчас?

– Дважды не убьешь, – улыбнулся я в зеркало.

Итак, что мы имеем… Во-первых, я трезв уже месяца два. Во-вторых, в барабане шесть ячеек и один патрон. Один к шести. В-третьих, у меня имеется пять попыток в самом лучшем случае, но мне кажется, что первая уже моя.

Приставив ствол к виску, я взвел курок. Щелчок… Мимо! Пристально глядя себе в глаза, я снова взвел курок. Щелчок… Мимо. Где же ты? Может, сейчас? Образ начал всплывать… Я больше не видел своего отражения, своих глаз – в зеркале появилось ее лицо. Глухо, но верно забились мои сломанные часы. Смотря на нее, я взвел курок. Щелчок… Мимо. Щелчок… Мимо. Не отводя от нее взгляда, я совершил пятую попытку. Щелчок… Мимо. Она растворилась, и я увидел себя, и мне стало противно. Недельная щетина. Круги под глазами. Отросшие волосы. Вонь… Резко оторвав от виска ствол, я спустил курок прямо в зеркало. Выстрел… Осколки разлетелись, один поранил мне руку. Я стоял и смотрел на дырку в зеркале – такая могла быть в моей голове. И кровь на руке вовсе не краска. Все-таки я жив…

– У тебя красиво получается. Ты прекрасный художник…

– Меня вдохновляешь ты, самая прекрасная женщина в моей жизни.

– Нам тебя не хватает…