Три истории о любви и химии

Все изменилось в считаные минуты. Она оставила ребенка лишь на пару минут в коляске у входа в магазин подарков на оживленной Фуссгенгерцоне, одной из центральных улиц Мюнхена, заскочив внутрь, чтобы купить приглянувшуюся ей заколку для галстука Гюнтеру в подарок. Выйдя из магазинчика, она обнаружила, что и ребенок, и коляска исчезли: вместо них ее встретила зияющая пустота. Страх леденящим холодом пробежал по ее спине, раскалывая по пути один за другим все позвонки спинного мозга. Поборов парализующий ужас, она в панике начала осматривать все вокруг – ничего, кроме толп в поисках рождественских подарков. Она видела коляски, но среди них не было ее коляски, ее ребенка. И, будто подкошенная разрушительной молнией ужаса, лишившей ее способности стоять прямо, Бригита Эммерих смогла лишь, издав громкий стон, рухнуть прямо на праздничную витрину магазинчика.

– Was ist los? Bist du krank?[4] – спросила ее пожилая дама поблизости.

Но Бригита продолжала кричать, и лица всех рождественских прохожих были обращены к ней.

Полиции не с чего было даже начинать. Кто-то видел, как молодая пара катила коляску от магазина приблизительно в то время, когда исчез ребенок Бригиты. Но никто не запомнил, как выглядели эти люди – очередная молодая пара с ребенком. Хотя все свидетели отмечали нечто необычное в облике этой молодой пары. Нечто, с трудом поддающееся определению. Возможно, нечто необычное в том, как они двигались.

Через восемь дней убитые горем Эммерихи получили из Берлина анонимную посылку. Внутри, завернутые в полиэтилен, были две маленькие, посиневшие, пухленькие ручонки. Супруги моментально поняли, чьи это ручки и что это значит, но лишь одному Гюнтеру была известна причина.

Судебные медики заверили их, что ребенок определенно не мог выжить после этой ампутации, выполненной каким-то грубым инструментом вроде пилы. Над локтевыми суставами были обнаружены следы, говорящие о том, что руки были зажаты в тисках. И если Дитер Эммерих не скончался моментально от болевого шока, то он был мертв в считаные минуты от массивного кровотечения.

Гюнтер Эммерих знал, что это прошлое настигло его и мстит теперь. Он отправился в гараж и снес себе полчерепа из дробовика, о существовании которого его жена и не подозревала. Соседи нашли Бригиту Эммерих в луже крови, после того как она, наглотавшись таблеток, перерезала себе вены. Ее отвезли в психиатрическую лечебницу на окраине Мюнхена, где она провела последние шесть лет в состоянии кататонии.

Запары

Если честно, то я спокойно обошелся бы без этих чертовых запар, притом какая работенка нам предстояла вечером. Но так или иначе, вот так все оно и вышло. Чужие сюда не заходят, тем более такой тусовкой. Только не на нашу территорию, черт возьми.

– Зашли вот освежиться, – говорит этот заносчивый илфордский мудила.

Я повернулся к Балу, потом опять к болтливому илфордскому ублюдку:

– Ну-ка, давай, блин, освежимся. На улице.

Я сразу понял, что ублюдок в штаны наложил, потому что болтливый с хитрым дружком своим как-то погрустнели, это было чертовски заметно.

Лес из Илфорда, он еще ничего, говорит:

– Слушайте, ребята, нам не нужны неприятности. Пошли, Дейв, – говорит мне.

Ну уж нет, они сюда не будут ходить и варежки разевать. Этому не бывать. Я делаю вид, что не слышу, киваю Балу, и мы направляемся к выходу.

– Ты, – говорит Бал этому ублюдку Гипо и его наглому приятелю, – давайте-ка на улицу, живо, суки!

Они идут за нами, но мне кажется, что очко у них уже играет. Несколько ребят из Илфорда тоже хотят пойти за нами, но Риггси говорит:

– Сидите смирно, суки, и пейте ваше сучье пиво. Они сами разберутся.

И вот мы с Балом в проулке с обоими илфордскими чуваками, и гаденышам уже некуда деться – они как бараны, которых ведут на бойню. Но тут я вижу, что один из них не пустой – вытаскивает нож и лезет на Бала. Второй, вдохновившись, тоже дергается, я-то думал, что просто врежу ему спокойно, но он, сука, сам напросился. Он пару раз меня пихает, но, дурачок, не понимает, что мы в разном весе и я гораздо тяжелее, поэтому мне пофиг – могу принять пару толчков, чтобы подойти поближе, что я и делаю, – и тут уж все быстро заканчивается. Я бью его в челюсть и пару раз пинаю, и он ложится на асфальт парковки паба.

– У нас тут, сука, паренек из Рембрандта! Весь по холсту размазан! – ору я чуваку, который скрючился под ногами, задор его уже куда-то делся.

Я опускаю тяжелый сапог ему на горло, и он наполовину хрипит, наполовину задыхается. Бью его пару раз ногой. Жаль, конечно, совсем в парне боевого духа не осталось, поэтому я бросаю его и иду на подмогу к Балу.

Но Бала сначала нигде не видно, а потом он появляется, глаза горят, как у черта, а по руке течет кровища. Похоже, сильно задело. Этот ублюдок полоснул его и свалил, подлая трусливая сука.