Три Ярославны

Тут Ингигерд поняла, что дочь говорит не то, чего ей хотелось, но было поздно дать ей строгий знак, потому что все, кто был на берегу, смотрели на них и слушали, а владыкам негоже препираться на глазах простого люда.

Харальд, закипая, говорит Эллисив:

   — Уж не от тебя ли, думаешь, бегу?

Эллисив отвечает:

   — Бегут от того, кто догоняет. А ты мне зачем?

Тогда Ингигерд не выдержала, дёрнула поводья, подняв коня на дыбы, и конь скрыл от Харальда Эллисив, и он услышал только, как засмеялась она смехом валькирии, прежде чем ускакать вслед за матерью.

Сильно рассердился Харальд, взошёл на корабль и велел отчаливать и больше не сказал ни слова. И вот подняли сходни и опустили вёсла, один Рагнар остался на берегу.

Ульв с ладьи спрашивает его:

   — А ты, Рагнар?

   — Останусь у конунга, — отвечает Рагнар.

   — В тёплых краях платят втрое больше, — говорит Ульв.

   — Мне и тут тепло, — отвечает Рагнар.

   — Твоё дело, — говорит Ульв и берёт рулевое весло.

Они медленно отплывают от берега, и ладья выходит на середину реки, так что снова становится виден берег и дом, в котором жили варяги, а возле дома — Рагнар и немногие, кто остался с ним.

Тогда Ульв поджигает от кагана стрелу и говорит:

   — Так будет ещё теплее.

Он кладёт стрелу на лук и пускает её в сторону берега, и стрела вонзается в деревянную стену дома. И так, вслед за Ульвом, делают все варяги, и стрелы летят на берег, как огненные птицы. И дом загорается, как огромный факел, — и скрывается из глаз за излучиною реки.

И здесь Харальд, печально сидевший на корме, вдруг видит над крутым обрывом белого коня и на нём женщину, глядящую на уплывающую ладью.

И тогда Харальд поднимается и кричит так громко, что птицы в страхе взлетают с реи:

   — Эй, Эллисив, запомни: или я не буду Харальд, или ты родишь мне наследника норвежского престола!

Неведомо, услышала ли Эллисив, но повернула коня и вмиг исчезла. А Харальд обернулся к Феодору-живописцу и сказал вису:

— Боги, даруйте победу
Скальду в раздоре стали!
Вот чем, творитель ликов,
Мой ты украсишь парус:
Гордою русской девой
На скакуне белогривом,
Чтоб все на земле узнали
О клятве, что дал ей Харальд!

И изошли варяги с земли киевской, и покой стал в богохранимом граде сем, понеже пробавлялися бесчинством, блудом и питием; глаголят же иные, дружинник княжий Будило-отрок, затвор кладя на Златые врата, тако рек: «Аще баба с возу — комоню вольнее еси». (Явно поздняя вставка русского переписчика. — В. В.)

2 Как Харальд приплыл в Миклагард и что сотворили греки

еперь время вспомнить о греке, который приглашал Харальда на службу к императору Гриклайда. Этого человека звали Кевкамен Катакалон. Он был в большом почёте у василевса, потому что лучше других знал о делах в Гардарики и часто там бывал. И когда стало известно, что Харальд с дружиною приплыл в Миклагард, как мы, варяги, зовём Царьград, Катакалон поспешил Харальду навстречу.

Он приходит со свитой к бухте Золотого рога, где видимо-невидимо кораблей со всех стран света, смотрит и говорит:

   — Что-то я не вижу корабля Харальда. Варяжскую ладью я бы сразу отличил от других.

   — И не увидишь, высокочтимый спафарий, — отвечают люди из свиты, — ибо Харальд войдёт в бухту не на вёслах, а под парусом, с попутным ветром. Так он сам сказал.

С Катакалоном на берег пришёл ещё один мытный человек, протоспафарий по чину. Его звали Михаил Пселл. Его учёность славилась в Миклагарде, и он не терял случая, чтобы прибавить к ней хоть толику, и всегда ходил с восковой дощечкою для письма.

Пселл говорит:

   — Странный обычай. Такого я не видел ни у сирийцев, ни у армян, ни даже у иберов, приплывающих из Колхиды.

   — Нет у варягов такого обычая, — отвечает Катакалон. — Но сдаётся мне, что-то задумал этот варвар.

И он велит своим людям принять все надлежащие предосторожности. Но не успевают они к этому приступить, как ветер меняется и с моря слышатся трубные звуки. И скоро в устье бухты появляется наполненный ветром парус. И движется быстро, и приближается.

Катакалон всмотрелся и говорит, усмехнувшись:

   — Теперь я вижу, в чём дело.

Ладья плывёт уже посреди бухты, и теперь все, кто был на берегу, видят, что на её парусе изображена дева, скачущая на белом коне, прекрасная ликом. На носу же ладьи стоит трубач и трубит в рог.

Михаил Пселл, протоспафарий, говорит:

   — Мне знаком обычай рыцарей пилигримов из варварских стран изображать лик своей прекрасной дамы. Но они рисуют её на щите, а чтобы на парусе — этого я ещё не видел.

И он стал записывать увиденное на своей дощечке. Катакалон же, глядя, как корабль чалит к пристани, сказал:

   — Чем больше подвигов он совершит в её имя, тем лучше для священной Империи.