Три ялтинских зимы(Повесть)

Да и вообще имущество такого рода повсюду охраняется особо строго. Впрочем, наших ребят тоже можно понять: а вдруг!..

Небо плотно затянуто тучами — погода по-прежнему нелетная. Хотелось плюнуть, чертыхнуться, помянуть начальство пословицей о русском мужике, который, пока гром не грянет, не перекрестится…

— Что будем делать?

Первые сутки прошли безрезультатно.

Подпольщики, работавшие с Казанцевым, отзываются о нем с почтением. Впрочем, то ли это слово? Не почтение. Просто все в его манере держаться, вести себя казалось разумным и оправданным — бесспорным. По-видимому, даже за его уклончивостью виделся человек, знающий, что делать, но не желающий до поры объявлять об этом. А как же иначе в условиях конспирации?..

«Южный» для большинства ялтинцев был фигурой легендарной, таинственной. Как охотились за ним немцы! Когда оказалось, что «Южный» и майор Казанцев — одно лицо, это бросило на майора свой отблеск. Да и «майор» для большинства этих людей, не обремененных чинами, звучало внушительно. Годы спустя, после войны, они увидят отставных майоров и полковников обыкновенными людьми, соседями по коммунальной квартире, а на войне командир, особенно старший офицер, тот же господь бог — хозяин жизни и смерти.

К Казанцеву подпольщики относились, я бы сказал, с пиететом. В лесу они влились в уже действовавшее партизанское соединение, и здесь Андрей Игнатьевич вызывал симпатию далеко не у всех. Говорить о причинах как-то неловко: причины ли это?

Все выпили, скажем, по какому-то случаю, а он — ни грамма.

— Извините, не могу. Начнется кровотечение, выйду из строя.

Спели песню, пошумели, не без того, что кто-то и перебрал, а этот — будто живой укор. Правда, ни слова упрека — спокоен, доброжелателен. Однако же белая ворона. И потом шут его знает — в кровотечении тут дело или в чем-нибудь другом?..

Молодым большей частью людям, отнюдь не монахам, это казалось странным. Конечно, они понимали: тяжелая язва желудка, боли, да и 37 лет совсем не юный возраст… Но этот всегда ровный, пунктуальный, вежливый человек иногда раздражал, казался то занудой, то мужиком себе на уме.

На вопросы о своем прошлом (а их, естественно, задавали) отвечал с военной краткостью и точностью, выжидающе глядя в глаза. Никогда не употреблял крепких выражений. Быть с ним на «ты» представлялось просто невозможным. Случалось, к нему обращались по-свойски — «Слушай, Игнатьич!..» и он прямо не возражал. Ведь кто мог позволить такое обращение? — люди старше по положению или равные. Но сам этого тона не принимал. Хоть и улыбаясь или подхватывая шутку, отвечал с уставной учтивостью.

Понять его иной раз было не каждому по зубам. В некоторых случаях, когда, казалось бы, прямо ущемляли его, молча, не споря, подчинялся. Сколотил, например, из ялтинцев партизанский отряд. Сам собирался им командовать, отобрал лучших из бывших кадровых вояк. Таких трудов стоило вооружить их, однако вооружили. Пригодился и тот ручной пулемет, который нашли вместе с Гузенко в подвале.

Хороший получился отряд, никаких тебе Петек и Васек — настоящее боевое воинское подразделение. Чтобы подчеркнуть намерение поддерживать армейский дух, даже приказал доставить себе из Ялты советскую военную форму, хранившуюся специально, как теперь было ясно, для такого случая у Павла Фроловича Серикова. Принесла ее в лес Анна Тимофеевна Левшина. Ребята нацепили на шапки красные партизанские ленты, у него же была армейская звездочка.

И вдруг отряд этот раскассировали, по частям передали на пополнение другим отрядам. Было горько и больно. Одолевали тягостные мысли. Видел в этом недоверие и к себе, и к своим ребятам. Промолчал. Попытался, видно, взглянуть на все происходящее глазами принявшего их под свое крыло командования партизанского соединения и не стал спорить. Сколотил — в основном из зеленой, необстрелянной молодежи — другой отряд и настоял, чтобы он назывался не просто по порядковому номеру 10-м, как другие отряды, но непременно Ялтинским. Впрочем, вскоре после этого майора Казанцева сделали начальником штаба бригады…

Тогда промолчал, а вслед за этим проявил странную неуступчивость.

— Зачем вам эта газета? — спрашивали его. — Других хлопот не хватает, что ли?

Забот хватало, однако с «Крымской правдой», любимым детищем, расстаться не захотел. Не отдал ее в другие руки.

Оставил за собой и связи с ялтинским подпольем.

Отношения Казанцева с капитан-лейтенантом Глуховым вызывали иногда ревность, но Андрей Игнатьевич пренебрегал этим. Во-первых, они шли на пользу делу, и потом нравилось ему, что сквозь неизбежный в партизанском лесу дух вольницы в отряде «Сокол» явственней, чем где-либо, пробивалась кадровая воинская закваска. К Глухову заходил часто, но почти всегда по делу, когда узнавал что-нибудь заслуживающее внимания флотской разведки.

— Как наши молодцы? — спрашивал иногда, имея в виду своих подшефных. Спросил и на сей раз. Это стало у них чем-то вроде формулы окончания деловой части беседы. Обычно капитан-лейтенант в ответ сдержанно похваливал ребят. А сейчас сказал: