Три города Сергея Довлатова

— Записывайте, — немедленно откликнулся отец. — Абзац. Отточие. Истинный революционер — не тот, кто бездумно сгоняет людей в коммунизм поротно и повзводно. Истинный революционер — тот, через чье сердце проходят все беды мира, подсказывая ему единственно верный выбор…

Спустя несколько дней, когда рецензия была опубликована, Сергей сказал мне:

— Я совершенно успокоился. Во всем, оказывается, можно добиться совершенства. Если не будут печатать мою прозу, в конце концов я научусь профессионально писать стихи.

* * *

Сергей Довлатов уверял меня, что нашей нехитрой журналистской профессии можно легко обучить любого человека, хоть немного умеющего читать и писать. Однажды, живо обсуждая с Сергеем эту тему, мы столкнулись на улице с моей бывшей соученицей, бросившей школу после шестого класса и к описываемому моменту достигшей положения официантки в Доме офицеров флота.

— Эта женщина без спины, — обрадовался Сергей, — разрешит наш спор: именно она в самом скором времени станет известной журналисткой.

Сергей был представлен, наговорил массу ласковостей и восторженностей по поводу удивительной устной речи будущей журналистки, речи, требующей письменного воплощения, и отправил худую женщину с сомнительной спиной на несколько заданий. Она везде побывала, как смогла рассказала Сергею о своих посещениях, ну а уж написал он, разумеется, сам.

О молодой перспективной журналистке немедленно заговорили в редакции. Клиенты кафе демонстративно садились только за ее столики. К ней посватался механик теплохода. Сергей возмутился: «Она могла бы и выставиться. Мы все-таки изменили ей жизнь».

Журналистка, понимающе улыбнувшись уголками рта, позвала Сергея в гости. Сергей широким жестом пригласил меня с собой. Пришли. Дверь распахнулась. В проеме возникла хозяйка в совершенно прозрачном желтом халате на голое тело.

— Это пеньюар! — закричал Сергей, в страхе и панике метнувшись к выходу из подъезда.

— Странно, — удивилась журналистка, — сами намекали про благодарность… Может, хоть выпьете?

Наконец с подающей надежды захотело познакомиться начальство. Мы усадили ее за стол в редакционном кабинете, велели вести себя скромно и смирно, а если спросят, кто такая, отвечать: «Я — автор отдела информации». А сами отправились за начальством. В наше отсутствие в кабинет заглянул замглавного Борис Нейфах. (Борис Самойлович Нейфах настаивал на своей безупречной нравственности, к месту и не к месту сообщал, что никогда не изменял жене. Однажды в редакции оказался впервые увиденный советскими людьми завезенный контрабандой из Финляндии порнографический журнал. Мужчины заперлись в кабинете Нейфаха. С придыханиями и постанываниями переворачивались глянцевые страницы. Все молчали, не веря своим глазам. Вдруг, задержавшись на одной из фотографий, Нейфах мечтательно произнес: «Нет, конечно, не с женой, не с любимой женщиной, но где-то на оккупированной территории…»)

Словом, в наше отсутствие вошел в кабинет высоконравственный Нейфах.

— Вы кто? — забеспокоился он, присматриваясь к вызывающему наряду и дерзкому раскрасу посетительницы.

— Я-то ихний писатель, а ты-то чего приперся?! — и женщина без спины навсегда вернулась к своему подносу официантки, оставив ощущение, что профессия журналиста все-таки чего-то стоит.

* * *

Стихотворение, посвященное памяти Сергея Довлатова:

Все междометья
от крылышек бабочек.
— Ах, не пыльца ли слетает?!
Впрочем, не впиться ль в цветок, трепеща,
как трепещет в беспамятстве тело,
сердцем науськанное,
отдающим последний удар?

В губы кладут нам цветок,
закипающий розовой пеной.
Бешенством кормят собак,
перегрызших железные четки.
Хвоя прицельна,
и лес защищен, и болота
медленно тянут табачную воду.

III. Несбывшиеся анекдоты

Перед отъездом в Америку Сергей Довлатов написал мне: «Поверьте, Лиля, вы еще будете мной гордиться. Всё к этому идет». Всё к этому пришло. И наступила справедливость, которая, конечно, не нужна тем, кто ее не дождался, но необходима тем, кто способен заплакать от жалости и любви, читая Довлатова. В Таллине и Петербурге на домах, где жил Довлатов, установлены мемориальные доски, в Петербурге стоит памятник Довлатову. А памятник — это, можно сказать, компромисс между жизнью и смертью.

Сергей выводил слова на бумагу, как детей, взяв за руки и тревожно поглядывая по сторонам, чтобы с ними ничего не случилось.

Не все слова и не все сюжеты смогли перебежать дорогу от жизни к литературе. Они не пригодились Довлатову. Но мне кажется, сегодня интересны и устные рассказы Сергея, которые он не раз пробовал на вкус, но все-таки не написал.

* * *