Три города Сергея Довлатова

Довлатов задвинул эти ящички в духоту жизни. Когда жизнь, подобно Атлантиде, погружается на дно искусства, окончательно превратившись в фарс, то самому искусству ничего не остается, как создавать островки губительной суши — факта, документа, хроники, имени. И тогда роль героя может исполнить только герой, и тогда роль автора может исполнить только автор.

Это не романтический дальтонизм, не различающий жизнь и искусство; это форма отчаяния, отказывающая жизни в существовании.

* * *

Искупая свой рост, Сергей Довлатов любил слова по буквам. Из букв, а не из слов составлял он свои тексты. Каждой букве придумывал ласковое прозвище, баловал.

Он работал даже над обратным адресом на конверте. В одном случае написано: «Улица Рубена Штейна»[10]. Заботился и об адресате: «Евлампии Грегуаровне Скульской»[11] написано на конверте, украшенном розой, отличимой от жирного замоскворецкого кочана капусты только цветом.

На одном из писем, сбоку, наклеена микроскопическая фотография двух младенцев — примерно полуторагодовалый прижимает к себе совсем грудного; стрелка ведет к пояснению: «Это мы с братом, но не во время пьянки, а значительно раньше…»

В конце писем Сергей Довлатов непременно передавал привет всем моим родственникам, трогательно отмечая каждого. В семидесятых я была замужем за Аркадием Розенштейном; в редакции «Советской Эстонии» работал его однофамилец Геннадий Розенштейн. Довлатов пишет: «Я бы на Вашем месте, Лиля, бросил Арика и спутался с Генкой. В сущности, оба они Розенштейны». Или: «Привет Арику, спокойному и доброкачественному. (Упорные слухи, что он еврей, продолжают циркулировать. Может, тут есть и доля правды?)» И еще: «Лиличка, целую Вас. Привет милому Арику и родным. Из всех Ваших поклонников, о которых грохочет молва, он самый достойный, включая меня. Грамотно ли я выразился?»

И далее из писем.

О жанре рецензии: «Недавно со мной консультировался Андрей Арьев по поводу сборника „Таллинские тетради“. Он спрашивал, кто хороший, кто плохой. Я назвал Вас, Дебору Вааранди, Кросса, Штейна, Оппенгейма (его — за многострадальность), Семененко, Эллен Тамм (за то, что не имеет мужа). Несколько гадов просил обругать».

Проза в стадии, когда она еще выдается за реальность: «…В такси с нами сидела девица исключительной мерзости. В финале она сперла у моей жены бюстгальтер. Лена ей позвонила и говорит: „Он же не модный, на поролоне, верни!“ А та отвечает: „Хрустальную вазочку действительно разбила, а бюстгальтер, клянусь Володей, не трогала!“ Володя — это ее муж, фотограф, безмолвное, провинциальное говно. Посмотрели — кокнула мамину вазу. Бюстгальтер отошел на второй план».

* * *

В редакции «Советской Эстонии» многие были с Сергеем Довлатовым на «ты». К этому самым естественным образом располагал прокуренный редакционный быт, к тому же нередко приправленный розовым портвейном. Но ко мне Сергей неизменно обращался с чопорно-литературным «Вы». Было обидно. Все уговоры и все попытки перейти на «ты» оканчивались неудачей. Даже если Сергей полууклончиво соглашался, то на следующий день все-таки приветствовал меня прежним «Вы».

— Неужели, Сережа, вы со мной так никогда и не перейдете на «ты»?

— Нет, Лиля, это невозможно.

— Никогда?

— Никогда!

— Но почему же?!

— Чту, бля!

* * *

Однажды мне доверили в течение месяца замещать заведующую отделом культуры. Довлатов сказал:

— Лиля, вы просто обязаны заказать мне что-нибудь рублей на тридцать!

— Сережа, — вздохнула я, — есть только рецензия на фильм под названием «Красная скрипка» — о музыканте, уходящем в революцию.

— Мне всегда хотелось написать что-нибудь революционное! — воскликнул Сергей и отправился в кино.

Рецензия Довлатова начиналась буквально так: «В сердце каждого советского патриота до сих пор непреходящей болью отзывается гнусный поступок Сомерсета Моэма, пытавшегося в 1918 году устроить в молодой советской республике контрреволюционный мятеж».

— Сережа, — засомневалась я, придавленная ответственностью заведующей отделом культуры, — не слишком ли строго, все-таки Моэм — известный писатель? А?

— Перестаньте, мы с вами работаем в партийной газете. Вы просто завидуете моему будущему гонорару.

Рецензию сдали как есть.

Через час обоих вызвал Туронок.

— Вот что получается, друзья мои, — сказал он ласково, — когда молодой беспартийный товарищ пишет рецензию и сдает ее еще более молодому беспартийному товарищу. От вас, Лиля, как я не раз замечал, попахивает богемой, что мешает вам разобраться как в международной, так и во внутренней обстановке. Мягче надо, друзья, мягче. Леонид Ильич Брежнев говорил на последнем Пленуме о необходимости предоставлять деятелям культуры большую свободу.

Довлатов опечаленно кивал.

Вечером Сергей позвонил моему отцу:

— Григорий Михайлович, ваша дочь и Генрих Францевич считают, что я написал слишком советско-патриотическую рецензию. Что мне делать? Посоветуйте. Утром нужно сдать новый вариант.