Треугольник

Он бросил конец веревки с петлей на берег — и зацепил ею за ажурную башенку противоположного дома. Через улицу, по всей ее ширине, от дома к дому были натянуты флаги, множество цветных флагов — красных, желтых, полосатых… Были вывешены также картонные человеческие фигуры — стражника, моряка, рыбака, — перемежающиеся гирляндами, шарами и масками, японскими фонариками. Томазо повис на веревке, подтянулся и пополз. Мартирос последовал его примеру, но через минуту почувствовал, как заныли, заболели его ладони. А Томазо хватало даже на то, чтобы еще и дурачиться. «Здравствуйте, сеньор, — говорил он, дергая встречное чучело за нос, — вам куда, на судно? А мы как раз оттуда… До свиданья, будьте здоровы… Здравствуйте, сеньора, мы только что встретили вашего мужа, спешите за ним, может, догоните… Мое почтенье, маэстро, вам не тесно ли тут? Впрочем, люди искусства всегда по веревочке вышагивают. Я вам могу предложить свой канат, ничего другого у меня нет, не обессудьте…» Томазо при этом выписывал ногами кренделя в воздухе и смеялся так заразительно, что Мартирос, еле державшийся на веревке, не выдержал и расхохотался. От смеха он совсем ослаб, но на душе сделалось легче, и он с новой силой заработал руками. И весь этот переход с судна Боско на берег показался ему симпатичной, приятной прогулкой. И он почувствовал, что даже доволен, что все так сложилось. В эту минуту башмак с его ноги соскочил и упал вниз. Мартирос так и замер от ужаса. Башмак упал к ногам одного из моряков Боско. Тот поглядел на башмак, взглянул наверх, увидел множество чучел, свисающих с веревки, увидел и Мартироса… Томазо и, приняв их за чучела, надел башмак Мартиросу на ногу и остался очень собою доволен. Наконец они ступили на крышу дома, и хотя улочка, которую они одолели, была узенькая и путь короток, Мартиросу показалось, что длиннее дороги он не проходил.

Крыши домов в этой части города причудливо переходили одна в другую, трудно было понять, где начало, где конец дома, с такой крыши в любую минуту можно было скатиться вниз… Окон и башенок было великое множество, и возникали они в самых неожиданных местах — иной раз даже под ногой… Чего-чего только не было в этих окнах! Мартирос то и дело зажмуривался, но порой любопытство все-таки брало верх… Впрочем, Мартирос и Томазо передвигались так стремительно, что окна эти запоминались разве что как какой-то немыслимый сумасшедший калейдоскоп. Последнее окно было, пожалуй, самое реалистически-бытовое: кругленький, с красным лицом попик лежал, уткнувшись подбородком в подушку, а его жена и хорошенькая служанка ставили ему клизму. Мартирос одно только запомнил — лицо и зад у больного были удивительно похожи.

Крыши, как лестницы, спустили Томазо и Мартироса на улицу, а улица-то была каналом, и, следовательно, они очутились в воде. Мартирос по вкусу воды определил, что на берегу поблизости расположены харчевня, постоялый двор и аптека. Вымокшие и усталые, Томазо с Мартиросом выбрались на какой-то мостик и двинулись дальше. Мартиросу Венеция очень полюбилась, и он хотел остаться в городе, он даже бежал из плена потому, наверное, что хотел снова оказаться в Венеции. Но Томазо сказал: «Надо уносить ноги отсюда… я хорошо знаю Боско… А Венеция всегда будет с тобой, не расстраивайся…»

Когда рассвело, Мартирос оглянулся и не увидел больше Венеции.

Томазо с Мартиросом разделись, выжали одежду, развесили ее сушиться на ветках, а сами улеглись на траве.

Мартирос дрожал от холода, но был такой усталый, что тут же заснул. Проснулся он тоже от холода. Утро на земле стояло чистое, обнадеживающее, доброе.

Томазо сидел на дереве, жевал что-то и улыбался Мартиросу, он бросил ему несколько маленьких диких груш, потом спустился с дерева и прошелся на руках. После чего они напялили на себя еще мокрые одежды и зашагали к большой дороге.

5

Дорога уходила вдаль, нигде никакого жилья не виднелось.

— А теперь куда мы пойдем? — спросил Мартирос.

Томазо разглядывал свои ноги. Башмаки его совсем развалились, большой палец высунулся. Томазо улыбнулся:

— Это не от бедности, не думай: у моего большого пальца особый склад… Он всегда выскакивает вперед, он нетерпелив и хочет опередить время… я за ним не поспеваю… Он мой советчик и указчик в дороге… — И Томазо обратился к своему пальцу: — Скажите, пожалуйста, сеньор палец, в какую сторону нам пойти, чтобы быть сытыми, свободными, быть подальше от беды и поскорее оказаться среди добрых людей… Ну-ка…

Палец шевельнулся вправо, влево и показал вперед.

— Вперед! — радостно заорал Томазо, обнажив белейший ряд зубов. И они пошли по дороге — беспечные, веселые, голодные-преголодные. Только песни им сейчас не хватало. И Томазо запел.

Это была удивительная песня — озорная и гордая, нежная и сильная, старая и новая…

По дороге им попадались премилые деревеньки, но Томазо каждый раз говорил «идем дальше», и они продолжали путь. У Мартироса ноги были изранены, идти ему становилось все трудней.

В полдень вдали показались фургоны. Томазо остановился, заслонился рукой от солнца, посмотрел внимательно и сказал: