Треугольник

Но Саак ничего не сказал вслух. Он был горд, тверд, он вспомнил ту прекрасную минуту, когда собрались ночью монахи всех четырнадцати монастырей и на рассвете, в черных рясах, с поднятыми крестами, в согласии с собственным гневом и решением, двинулись на персов… Какой это был душевный подъем!.. Уже за ними потом двинулись крестьяне…

Непреклонный лес крестов двинулся на персов. И не дрогнул ни один крестоносец, не дрогнул ни один из идущих за ними людей. Это единство радовало Саака. Гармония единства была мудра и напоминала Сааку его внутреннюю гармонию во время молитвы. Это всеобщее молчаливое шествие людей было молитвой; помимо молитвы, ничто другое не могло объединить стольких людей единым чувством… А что произошло сейчас?.. Они снова объединяются… И объединяет их страх… Страх из ничего. Страх сам по себе. Они не могут без страха. И без лжи перед богом. Страх воодушевляет их. Вот, приближаются… Впереди идут Ованес и Тадевос. «Может, отступить?.. Нет, ты не отступишь… И как правильно они руководят своими страстями!.. Ничего сейчас не стесняются… Красивы Ованес и Егиа. Они и во время битвы были красивы…»

Егише тащит хворост… «Господи!.. С ума они сошли, что ли?.. Неужто решили сжечь?.. Но я не сатана… Так просто?.. Но я ведь не чучело… Вы только посмейте подойти…»

Костер получился большой, и его пламя достигло небес. Огонь бушевал, и это была его стихия, а его алая любовь сливалась со страстными запахами свободной природы.

Ходок

Человек семейный, занятой, крестьянин, у которого тысяча забот и никогда не было времени сходить куда-нибудь, отправился сейчас путешествовать. Он решил обойти пешком всю Армению, посмотреть что к чему — не так уж это трудно. Некий пенсионер за несколько лет пересек в разных направлениях весь Советский Союз, все его республики, справа налево, слева направо, — что уж говорить об Армении!

Побывав везде и всюду в республике, наш армянский путешественник остановился где-то около Бжни, не то Ошакана, отмерил десять метров земли и уверенно изрек:

— Сюда не ступала нога чужеземца.

Собралось несколько человек: крестьянин, женщина с выпачканными в тесте руками, провинциальный дачник. Они лениво рассмеялись — мало ли психов в Армении! Какой-то практичный тип тихо убрался восвояси. Другой сказал:

— Если бы ты читал книги, то знал бы, что эта земля была когда-то под персами.

— Нет, — ответил пешеход уверенно.

— Да только ли под персами? — раздраженно продолжал тот. — Кто только не прошел по этим местам! Ни одной деревни не пропустили.

— На эту землю ничья чужая нога не ступала.

— Но почему именно на этих десяти метрах? — спросил крестьянин.

— Брось!.. Нашел с кем говорить!

Учителя восьмилетки бесило упрямство пешехода, он сдерживался, чтобы не обругать его, и рыл каблуком землю.

— Ты что-то знаешь? — спросила женщина, у которой руки были в тесте.

— С чего ты так уверен? — сказал провинциальный дачник.

— Да не будь такого клочка, на который не ступала нога чужеземца, как бы уцелела страна?.. Такой кусок должен был остаться, чтобы стать Арменией, — и он снова показал рукой на землю: — Вот она, эта земля…

Обычная земля, армянская, каменистая. И люди вдруг как-то не веря поверили. Все почувствовали в его словах поразительную и смешную правду.

Пешеход поцеловал землю, захватил с собой горсть земли, сунул за пазуху и отправился домой.

Люди посмотрели ему вслед, окружили землю и долго и молча стояли как перед памятником.

Чихли

Она ковыляя перешла улицу, свернула налево на другую улицу и подошла к тоннелю. Она шла, опустив голову, с поникшим хвостом, глядя исподлобья… У нее было какое-то странное чувство, будто кто-то сильно опечалился за нее, стыдится, что она так отчаялась…

Она вошла в тоннель. Она и прежде бывала здесь, и ей была знакома эта прохлада. С потолка тоннеля на ее голову упало несколько капель воды.

Она была собакой. Звали ее Чихли. Когда-то, когда она была щенком, у нее было другое имя. Сейчас она уже не помнила ту благозвучную кличку. У нее были теперь склеротические мозги, склеротические красные глаза… Этот серый, склизкий мусор, который вызывает склероз, залез, забрался во все ее клетки, в мозг, в глаза, в сосуды, идущие от сердца к мозгу, словом, повсюду… И ее мозги с трудом шевелились в этих сузившихся сосудах — закрылась, заклинилась дорога воспоминаний: картины детства не доходили по этим сосудам, набитым всякой дрянью. Только одна мысль копошилась в ней, наполняя все ее существо — мысль о верности.

«Быть верной или нет?» — непрестанно думала Чихли. И когда она решала, что надо быть верной, что в этом смысл жизни, она воодушевлялась и чувствовала себя счастливой… Мир казался легким и белоснежным, и она безмерно любила хозяина и других — других людей, других собак, хозяев других собак… И в то же время любила себя, но какой-то необычной любовью…

Чихли знала, когда ей надо бежать впереди хозяина, когда — сзади, когда лизнуть ему руку и припасть к его ногам. Она наслаждалась, когда наслаждались другие.