Третий меморандум. Тетрадь первая. Первоград

Координатор выглянул в окно и присвистнул. На площади слонялось несколько человек, худых, производящих странное впечатление своей одеждой: штопаные кожаные, с содранными эмблемами, тщательно выстиранные мешковатые штаны… Это были народные представители от Рокпилса, Конезаводска и Люберец. Александр сбежал к ним, на ходу напяливая и застегивая куртку, хоть и было жарко. Предстояли официальные дела. Собственно, пока эти представители были никем. Народ еще никак не управлялся – он отъедался по рыцарским погребам и отдыхал; охрану города, надзор за мусорщиками-легионерами и прочие функции исполняла оккупационная армия.

Как было дело в Люберцах, Александр вообще не знал, туда нога освободителей пока не ступала. В Рудном и Теплом Стане второй день сидел Голубев и занимался теми же проблемами, представители оттуда ожидались завтра. Поселки гуманитариев (до сих пор безымянные) декларативно заявили, что присоединяются к ТСРГ, и сегодня, как радировали оттуда, даже вышли на уборку урожая и отработали аж четыре часа; их представители тоже ожидались завтра – и можно было открывать конференцию. Но этих вот хорошо бы обработать заранее. Так сказать, разделяй и властвуй…

Он додумывал, уже подходя к депутатам. Те при виде столь явного начальника подобрались. Депутата от Рокпилса Казаков знал в лицо: колоритная фигура, невысокий ладный крепыш-блондин, Толя Луканин, один из «дембелей», вдребезги разругался с коллегами еще в марте, был нещадно бит, переведен в рабы, по слухам, готовил бунт. Как бы то ни было, он вносил некое организующее начало, ходил с десятком друзей, в Дикую ночь помогал патрулям, уговаривая самых буйных.

Физиономия бывшего любера была измождена, но вообще-то он сильно напоминал молодого бычка.

Четырнадцатичасовая сельхозфизкультура пошла его бицепсам на пользу. Парень сразу взял быка за рога.

– Мы уже организовали правление, – сказал он. – И вчера, и сегодня уже шли работы. Мы хотим к вам присоединиться вообще-то, но мы ничего о вас не знаем…

– Да мы, собственно, тоже, – отозвался Казаков.

Луконин в ответ мило улыбнулся.

– Знаем, что вы в вашем Первограде хорошие ребята, но хотелось бы поконкретнее.

– Вот сейчас этим и займемся, – пообещал координатор. – Прошу ко мне. Я временно занял кабинет герцога, – слегка извиняючись добавил он, – но в принципе этот дворец стоило бы отдать под больницу или роддом. У вас как с этой проблемой?

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

23 августа.…Какие мы хорошие, какие мы советские, в то же время, – реверанс в сторону любера, – какие мы правильные и могучие, как заботимся о прогрессе и законности! Рассказал о своих идеях касательно того, что мы представители Земли, что на нас смотрят, что нужно сплоченно и вместе и изо всех сил… Разошелся, как на митинге. Сидят, в рот смотрят: я так понимаю, непривычно – какой-никакой, а глава государства, и вот так с ними балакает. Потом брагу достал. Потом Луконин гитару взял. Он же, стервец, бывший кээспэшник[23]! Он же мне «Майдан» пел! И «Предательство», и «Мы с тобой», и вообще я там размяк совершенно неприлично для главы государства, но, кажется, друзья мои размякли еще быстрее. Черт, так хорошо сидели, и тут вылез этот любер, начал требовать, чтобы им всех легионеров выдали для повешения за яйца. Объяснил я ему все про дешевую рабочую силу, Луконин слева захлопал его по плечу, этот… Иванов – справа. Любер признал ошибку и предложил еще выпить, что немедленно и осуществили в полном согласии. На меня эти песни такую тоску зеленую нагнали, что был бы матрикант – пошел бы и застрелился. Потом Иванов и любер засопели с непривычки, а мы с Анатолием, как лепшие кореша, мимо обалдевших постовых – в город, к друзьям и подругам, как он выразился. Флот, КСП, жил в Беляево… Я буду не я, если не станет он консулом! Впрочем, этот и так станет. Нет, какова картинка: теллурийская ночь, два полумесяца, кто-то в степи воет, а здесь – костры на площади, кружки людей, опять до боли знакомые и родные песни, и опять девчонки – бледные, одни глаза… но какие глаза! И брага эта к тому же…

Короче, координатор, ты сейчас начнешь писать стихи, лишь бы оправдаться в собственных глазах. А объективная реальность проста как блин: ты опять не устоял. Вообще-то это называется «использование служебного положения», и тебя мало извиняет, что первая прыгнула к тебе в постель, спасаясь от чего похуже, а у второй просто пьяно подкосились ноги – и какие ноги! – при виде геройского освободителя, правителя, который еще и повел себя далеко не по-монашески. Хорошо еще, хватило ума не тащить ее во дворец…

Похоже, начинаю вести себя как Калигула. Короче, надо уезжать! А то здесь я, того гляди, начну примерять романовскую корону. Честно говоря, уезжать не хочется, опасная штука – популярность. Затягивает, как наркотик. Так и хочется еще что-нибудь сотворить, кого-нибудь освободить и что-нибудь провозгласить.