Третейский судья

- В девяносто третьем. В ноябре. То есть она отбыла примерно четыре года.

Валентина Николаевна выжидает некоторое время. Ей хочется от Коваля каких-то эмоций, слов. Но тот молчит. Он надеялся, что Люба жива, надеялся повидаться; может быть, что-то сделать для нее, если она плохо устроена. Знал, что она будет счастлива их встрече - самая верная, самая преданная ему душа. Он сумел бы вознаградить ее, пусть с опозданием... Но худое так часто опережает хорошее.

- Теперь о ее сыне, - продолжает Валентина Николаевна, не дождавшись от клиента эмоций. - Михаил Сергеевич Хомутов жив. Когда мать арестовали, он был помещен сначала в детский дом. Но ребенок - сейчас уже молодой человек - не знаю, известно ли вам, - он не совсем здоров психически. В настоящее время Хомутов находится здесь, - она передает Ковалю адрес. - Такое невеселое учреждение.

"Психоневрологический интернат", - читает Коваль и лезет за деньгами.

Потом он идет по улице, спрашивает о чем-то встречных.

Входит в открытый храм. Человек он, видимо, по-своему верующий, но не церковный. Умеет перекреститься, знает, куда поставить свечу за упокой, но молится "своими словами", не по уставу.

Взяв две большие свечи, идет к кануну. Вблизи никого, мешать некому. Зажигает первую свечу:

- Упокой, Господи, маму... Царствие ей Небесное.

Ставит вторую свечу:

- Это за Любу. Прости меня, Люба...

Постоял, собрался было уходить, но что-то не пускает.

Возвратился с третьей свечой.

- Упокой, Господи, убиенную Веронику...- и что-то еще шепотом, глядя на строгий Спасов лик.

И снова Коваль идет по набережной Яузы.

Минует горбатый мостик. Приближается к дому, где жила Вероника. Он останавливается напротив подъезда, поднимает глаза к окнам ее когда-то квартиры.

Стоит долго, дав волю воспоминаниям.

Видит ее - юную, радостную, любящую. Видит последний день - как он вне себя бил по щекам девушку, находившуюся в наркотическом "отпаде", видит свои собственные руки, которые сняли подушку с лица бездыханной Вероники.

До сих пор он допускал в сознание эти картины, даже в снах сумел поставить против них барьер. Думалось, десять лет, проведенных за границей, защитят его от боли прошлого. Он приехал в Москву, намереваясь и город, и все былое обозреть глазами туриста. А былое набросилось... Еще эта девочка замешалась другая, конечно, и чужая, но такая похожая...

На стоянке машин возле министерства на Житной Знаменский возится со своими "Жигулями".

Он собирается домой, а по дороге прихватит Томина у аптеки. Тот уперся было: не знаю я там аптеки.

- Знаешь, - говорит Знаменский. - Вспомни вора по кличке Барабашка. А в аптеке работала его любовница... Ну, врубился? Буду через двадцать минут.

Томина он обнаруживает у книжного лотка. Тот с кислым видом перебирает книги. Ассортимент его не радует.

- Знаешь, - говорит он, - не понимаю, что почем, что дешево, что дорого. Приходится рубли переводить в доллары, доллары во франки... и такая ерунда получается...

Живет Пал Палыч в одном из так называемых сталинских домов. Квартиру получали еще его родители.

На кухне он, засучив рукава, организует скорую нехитрую стряпню. Томин по упрощенному варианту накрывает тут же стол.

- До чего приятно посидеть на кухне, - приговаривает он. - Без малейших церемоний.

Знаменский достает початую бутылку.

Томин открывает дверцы кухонного шкафа.

- Берем стопки или стаканы?

- Мать считает полезной дозу пятьдесят граммов.

- Ага, помню.

Маргарита Николаевна принадлежит к числу тех врачей, которые считают ежедневную стопочку водки лекарством от постоянного стресса. Даже может рассказать про опыт с крысами. Одной группе смоделировали благополучные условия жизни как бы в сельской местности. Вторую поместили в ситуацию, где присутствовали городские шумы, был загазованный воздух и разные неприятности: пол дрожал, свет мигал, пугающие фигуры приближались к клетке. Обоим группам поставили для питья по две миски - с водой и водкой. "Сельские" крысы пили только воду. "Городские" же регулярно употребляли водочку, по чуть-чуть. А крысы - животные с чрезвычайно развитым инстинктом самосохранения.

- Пятьдесят граммов пусть крысы пьют, - говорит Томин. - Мы позволим себе по шестьдесят пять, - он ставит на стол рюмки нужного калибра.

Друзья усаживаются за ужин, чокаются без тостов: "Будь здоров - будь здоров".

Разговор крутится вокруг тех же тем:

- Я немножко поставил Интерпол на уши, и мы имеем кучку сведений о господине Янове, - докладывает Томин. - Обитает в городе Вене в собственном доме. Дом многоквартирный, он в моде у богатых выходцев из России. И одно время среди жильцов был - кто? Мокрый, Паша! Оценил?

- Да, они должны быть знакомы.

- Почти наверняка знакомы! Хозяин - квартирант. Я думаю, господин Янов прибыл к Ландышеву по просьбе Мокрого. Дай еще сардельку и шестьдесят пять.

- И что они все в Вену тянутся? В оперетку ходят? - спрашивает Пал Палыч, добавляя в тарелки "быструю" вермишель.

- У Австрии с Россией нет соглашения о выдаче преступников.

- Вон что. А зачем он официально-то приехал?