Трехглавый орел

– Да вы сами вслушайтесь, милорд: трава стонет, в деревьях сок гудит, дикий зверь к доброму человеку ластится. Сегодня земля родит, – произнес он, переходя на полушепот. – На папоротнике жар-цветок расцветает. Уж коли кто его найдет, у того самое заветное желание исполнится. А кто в руке его удержит, тот клады сквозь землю видеть будет и в чужих устах всяко слово неправды распознавать.

Я вздохнул:

– Сказки это. Все эти эльфы, цветущие папоротники, говорящие звери, все это – сказки.

– Вестимо, милорд, сказки, – пожал плечами Редферн. – Правду говоря, мне самому не доводилось видеть цветущий папоротник. Да и с эльфами беседовать тоже не приходилось. Токмо вы ухо к земле приложите да послушайте. Здесь что сказка, а что быль, всяк для себя решает.

Постоялый двор, находившийся за высоким забором в паре шагов от почтовой станции, буквально гудел от наплыва гостей. Привлеченная приездом двух дюжин расфранченных усачей, сюда сбежалась вся молодежь слободки, выросшей вокруг станции. Разбитные девицы лукаво косились на гусар, одаривая их взглядами томными, как венецианские ночи. Молодые парни завистливо разглядывали богатую форму, завороженно слушая серебряный звон шпор и бряцание сабель. С разрешения гусарского поручика, командира нашего конвоя, вечером были устроены танцы, и бравые кавалеристы лихо отплясывали нечто, на мой непросвещенный взгляд, изрядно напоминающее технику ударов и уходов неизвестного мне боевого искусства. Как мне удалось узнать, именовалось все это гопак.

Не принимая участия в общем веселье, мы, господа офицеры, проводили время за картами, понятное дело, не географическими. Играли в штос, игру примитивную до безобразия и дающую разминку более рукам, чем голове. Судя по кучке монет, громоздившейся возле гусарского поручика, сомневаться в ловкости его рук не приходилось. Загаданная карта ложилась на его сторону с завидным упорством, словно намагниченная. Перехватив умоляющий взгляд Редферна, я начал терять интерес к игре и в задумчивости воззрился на танцующих. Все было как всегда. Лихие амуры били своими стрелами в податливые женские сердца, как в туза навскидку, и то там, то здесь в темных углах, едва освещаемых оплывшими свечами, золотое шитье ментиков соседствовало с цветастыми платками, а нежное воркование и вздохи, тихие в каждом отдельном случае, вскоре грозили заглушить музыку.

Но все же было в этом вечере нечто странное. Сначала как-то незаметно, будто сами собой, из постоялого двора куда-то исчезли все местные парни. Потом, словно спохватываясь, одна за другой начали пропадать и девицы. С явной неохотой они высвобождались из пылких гусарских объятий и спешили к дверям, на ходу поправляя измятые сарафаны. На лицах наших усачей было написано явное разочарование.

– Куда они все? – спросил я Ислентьева, указывая на очередную барышню с толстенной, в руку, светлой косой, бросившую на произвол судьбы бравого гусарского вахмистра.

– Купальская ночь, – пожал плечами Никита. – Кстати, поручик, – обратился он к начальнику конвоя, – пора давать отбой. Иначе гусары тоже удерут в лес. Сами понимаете, купальская ночь.

– Вы правы, господин штаб-ротмистр. – Поручик встал из-за стола и подал знак безутешному вахмистру сворачивать увеселения. – Эх, оженить бы клопов со светляками. И на свечи тратиться не надо было б, и давить их куда как сподручнее. – Он почесал затылок, предчувствуя прелести ночевки на здешних тюфяках.

– Либо сейчас мы заставим их спать, либо завтра в путь не двинемся, – пояснил мой толмач. От таких разъяснений ситуация понятней мне не стала.

Право слово, я чувствовал себя полным идиотом, но, невзирая на все усилия, понять, что происходит вокруг, мне не удавалось.

От мрачных раздумий меня отвлекло появление нового лица, от вида которого они стали еще мрачнее. «Вот уж действительно, прошлое гонится за нами и никому не удается уйти от него», – пробормотал я. Человек, зашедший в светлицу, явно искал меня, да и кого еще было искать в этих местах кучеру герцогини Кингстон.

– Ваша милость, их светлость просит вас пожаловать к ней в карету. Она желает говорить с вами.

Ислентьев посмотрел на меня испытующе.

– Хорошо, иду, – кивнул я.

Признаться, не люблю я этих встреч-послесловий, когда уже все сказано и все точки расставлены. Но, видит бог, всякий раз что-то неведомое тянет вновь услышать звук любимого голоса, вновь заглянуть в любимые глаза в поисках иной правды. Как будто есть она, эта иная правда. Я накинул на себя камзол, снятый во время игры, и последовал за кучером, с каждым шагом все более и более желая вернуться и все же невольно ускоряя движения, чтобы опять увидеть Ее.

Дверца кареты была отворена.

– Ваша светлость. – Я поклонился, прижимая к груди треуголку. – Надеюсь, дорога была приятной? Признаться, не ожидал вас здесь увидеть.

– Милорд Вальдар, – произнесла леди Кингстон и замолчала, словно не зная, что говорить дальше.