Транзит

Вместе с ней на курсе преподавал мужчина, добавила она, мужчина старше ее – она питает к таким слабость. Он известный фотожурналист, чьими работами она восхищается. С самого начала между ними что-то возникло, пробежало электричество, несмотря на то что он женат и живет в Америке. Она только что рассталась со своим партнером, с которым провела два года и который знал ее настолько хорошо, что его жесткая критика в ее адрес во время их последних ссор не могла не подорвать ее уверенность в себе; она уцепилась за внимание фотожурналиста, как за спасательный плот. Он интеллектуал и влиятельный человек или, по крайней мере, имеет такую репутацию, и его внимание к ней стало противовесом презрению ее бывшего. В последнюю ночь они бродили вместе по улицам Парижа до трех часов. Она почти не спала: ее волнение и возбуждение было таким сильным, что с восходом солнца она встала и снова пошла гулять по пустому городу – шла и шла, пока афиша не заставила ее остановиться.

Я спросила, что она фотографирует.

Еду, сказала она.

В соседней комнате зазвонил телефон, я извинилась и вышла, чтобы снять трубку. Это был мой старший сын, и я спросила его, где он. У папы, сказал он удивленно. Что у тебя происходит? – спросил он. Я сказала, что у меня студентка. Понятно, сказал он. Последовало молчание. Я слышала какой-то шорох и его дыхание в трубку. Он спросил, когда они смогут вернуться. Я сказала, что точно не знаю: строитель говорит, через пару недель. Здесь никого, сказал он. Странно как-то. Извини, сказала я. Почему мы не можем быть нормальными? – спросил он. Почему всё должно быть так странно? Я сказала, что не знаю почему. Я стараюсь изо всех сил. Взрослые всегда так говорят, сказал он. Я спросила, как прошел его день в школе. Нормально, ответил он. Я услышала, как Джейн покашливает в гостиной. Я извинилась и сказала, что мне нужно идти. Хорошо, сказал он.

Когда я вернулась обратно в комнату, меня вновь поразила яркость одежды Джейн, которая особенно выделялась на фоне белого пейзажа ремонтной пленки. Она сидела неподвижно, ее колени были сомкнуты, голова поднята, бледные пальцы обхватили чашку. Я вдруг поймала себя на том, что задаюсь вопросом, кто она такая. За ней тянулся шлейф драмы, который, казалось, предполагал два типа отклика: увлечься или отойти в сторону. Однако перспектива увлечься казалась утомительной: я вспомнила ее слова о том, что студенты высасывают из нее все соки, и подумала, как часто люди выдают себя тем, что замечают в других. Я спросила, сколько ей лет.

Тридцать девять, сказала она, чуть демонстративно приподнимая голову и открывая длинную шею.

Я спросила, что именно интересует ее в этом художнике, Марсдене Хартли.

Она посмотрела мне в глаза. Ее собственные глаза были на удивление маленькими: цвета ила, практически без ресниц, совсем не женственные – это была единственная часть ее тела, лишенная женственности.

Он – это я, сказала она.

Я спросила, что это значит.

Я – это он, сказала она и с каким-то нетерпением добавила: мы одинаковые. Я понимаю, это звучит немного странно, но нет причины считать, что люди не могут быть двойниками.

Я сказала, что если она имеет в виду личную идентификацию, то она права – люди часто узнают себя в других, в особенности если эти другие существуют в другом времени и пространстве, как, например, персонажи книг.

Она разочарованно качнула головой.

Я не это имела в виду, сказала она.