Транзит

Я спросила о его работе, и он какое-то время рассказывал об издательстве, в котором работал редактором. На следующей неделе главный редактор должен уехать на несколько дней, и модератор остается руководить процессом. Это происходит два-три раза в год, достаточно часто, чтобы убедиться в том, что ответственности ему лучше избегать – или, скорее, напомнить себе об этом, так как в убеждениях он не нуждается. Кроме того, иногда сестра просит его день-два присмотреть за маленькой племянницей; для него это довольно большая доза родительства, и огромное преимущество заключается в том, что ребенка – хотя он очень его любит – можно вернуть.

Я спросила, на что он тратит свою свободу, раз так старательно ее защищает, и он задумался.

– Я не ожидал такого вопроса, – сказал он.

Ему придется подумать. Пожалуй, он может признать, что в этом есть элемент эгоизма, а также незрелости. Но если быть честным, – а честность – тема сегодняшнего вечера, сказал он с лающим смехом, – всё дело в страхе.

Страхе чего? – спросила я.

Он посмотрел на меня со странной кривой улыбкой.

Его отец, начал он через какое-то время, имел склонность вести себя на людях так, что все окружающие испытывали сильнейший стыд. В ресторанах и магазинах, в поездах, даже на родительских собраниях – никогда нельзя было угадать, что он натворит. Члены семьи с ужасом ожидали, что он выкинет в следующий раз. Но модератор испытывал больший ужас, чем другие.

Я спросила, что такого постыдного делал его отец.

Последовало длительное молчание.

Я не знаю, сказал модератор. Я не могу объяснить.

Почему, спросила я, он думает, что тревожится сильнее, чем, скажем, сестра, о которой он упоминал раньше?

Я не знаю, опять сказал модератор. Я просто знаю, что это так.

Он не знает, зачем рассказал мне всё это, добавил он позже. Обычно он об этом не говорит. Он всё еще качал ногой взад и вперед, и я смотрела, как приближается и отдаляется узкий и похожий на клюв носок его ботинка. Всё это время модератор подливал нам в стаканы вино, и бутылка вскоре опустела. Я сказала, что мне уже пора возвращаться в отель: у меня поезд рано утром. Модератор отреагировал на эту новость с явным удивлением. Он посмотрел на часы. На его запястье, как я заметила, выпирали кости, а на белой коже густо росли черные волосы. Я видела, что он усиленно думает о чем-то, но не знала о чем. Наверное, он пытался прикинуть, успеет ли присоединиться к остальным в клубе или уже слишком поздно. Он встал и спросил, в каком отеле я остановилась.

– Могу я пройтись с вами?

Я повторила, что в этом нет необходимости, если у него какие-то другие планы.

– Вы весь вечер просидели, не снимая пальто, – сказал он. – Так что теперь я даже не могу помочь вам надеть его.

На улице стемнело, и было трудно различить линию тротуара. Дождь прекратился, но капли воды всё равно падали с листвы сверху. В темноте аллея деревьев с их змеевидными корнями казалась непроходимым лесом. Модератор достал телефон и включил подсветку в качестве фонарика. Нам приходилось держаться очень близко друг к другу, чтобы видеть, куда мы идем. Наши руки и плечи соприкасались. Я почувствовала, как начала это замечать, и ко мне неожиданно пришло осознание, будто непонятный раньше компонент встал на место. Мы перешли дорогу и попали в пятно света, который исходил от отеля. Я открыла ворота, и модератор последовал за мной в покрытый гравием двор. К входной двери вел пролет из каменных ступеней. Я остановилась у его подножия. Я поблагодарила модератора за то, что он проводил меня до отеля, повернулась и пошла вверх по лестнице. Он продолжил идти за мной, я чувствовала его прямо за собой – темную фигуру сопровождающего, похожую на ястреба, который парит и поднимается всё выше. Когда я снова обернулась, он резко сделал два шага вперед. Казалось, он преодолевает какую-то неведомую стихию или перепрыгивает через пропасть, будто земля уходит у него из-под ног, всё падает в темноту и разбивается в ее глубинах. Он поравнялся со мной, прижал меня к двери и поцеловал. Он засунул свой теплый толстый язык мне в рот, а руками залез мне под пальто. Движения его худого, жесткого тела были скорее настойчивыми, нежели насильственными. Я чувствовала мягкость его дорогой одежды и жар кожи под ней. На мгновение он отстранился от меня.

– Ты как подросток, – сказал он.

Он долго целовал меня. Кроме одной этой фразы, никто из нас больше ничего не сказал. Не было никаких объяснений или вербальных выражений нежности. Я начала осознавать, что на мне затхлая сырая одежда, что мои волосы спутались. Когда наши тела наконец разъединились, я отодвинулась от него, повернула дверную ручку и приоткрыла дверь на несколько дюймов. Он отступил; казалось, он ухмыляется. В яркой темноте он выглядел силуэтом, наполненным белым светом.

Доброй ночи, сказала я, зашла внутрь и закрыла дверь.

Студентку звали Джейн. Она сидела на диване, будто бы не замечая, что он, как и всё остальное в комнате, покрыт белой ремонтной пленкой.

Спасибо, сказала она, принимая у меня из рук чашку чая и ставя ее рядом с собой на пол.