Транзит

Оливер как-то отчаянно улыбнулся. Пока мы говорили на сцене, он вдруг понял, сказал он, как глупо, что доминирующей характеристикой писателя и художника считается форма. Тема – намного более важная основа для близости. Когда я думаю об этом в таком ключе, сказал он, поиск работы уже не так меня пугает. Джулиан говорит, что мне нужно найти что-то, что мне нравится, и неважно, что именно это будет.

До того как провести три года в Париже, он год колесил с рюкзаком по Европе, а до этого учился в школе. Путешествие должно было стать прелюдией к поступлению в университет, но вместо этого по пути домой через Париж он встретил Марка. Сейчас он всё больше размышляет об этом путешествии, о котором забыл в то же мгновение, как познакомился с Марком. Возможно, это связано с тем, что сейчас он остался без дома: иногда ты вспоминаешь о чем-то только тогда, когда попадаешь в похожую ситуацию, будто какая-то часть тебя так там и осталась. Он начал вспоминать хостелы, в которых останавливался, общежития, в которых спал в одной комнате с парнями и девушками его возраста со всего мира, дешевые кафе и рынки, куда они постоянно наведывались, беспорядочные пересадочные станции автобусов и поездов и даже сами путешествия – длинные и медленные переходы из одной культуры в другую, из одного климата в другой: все эти воспоминания возвращаются к нему во всё более точных деталях.

Он вспомнил, как однажды ночью был на пляже в Ницце с большой группой людей, с которыми только что познакомился: все они выпивали и разговаривали; кто-то играл на гитаре. Море тихо светилось в темноте, ночной город за ними бешено гудел в шуме и свете. Он чувствовал себя отрешенным от всех и одновременно на волоске от открытия; он был разочарован тем, что узнал о мире, и одновременно вступал в новые, еще непрочные отношения с некоторыми его составляющими. Но больше всего той ночью он ощущал рассогласованность того, что делает: везде в Европе он видел не целостную цивилизацию, которую ожидал найти, а скопление озадаченных людей, плывущих по течению в незнакомом месте. Всё казалось нереальным – в том смысле, что реальность он представлял себе иначе. Он воспринимал это как собственную неудачу, так как сам вырос в стабильной, обеспеченной семье, где ожидания – материальные, культурные, социальные – были достаточно высоки. Особенно эта ночь в Ницце, эта раздробленная картина – потерянные молодые люди, которые цепляются друг за друга ради безопасности, безмолвное красивое море, которое отказывается раскрывать свой секрет, и город, который запечатан в своем буйстве, – всё это было ему незнакомо.

В Ницце, продолжил он, кто-то одолжил ему книгу «Дневник вора» Жана Жене, и ее брутальный эстетизм только усилил его замешательство.

– Вы читали? – спросил он, посмотрев на меня с выражением возмущенного изумления, будто сам еще продолжал ее читать.

В девятнадцать он всё еще был девственником: он никогда никому не раскрывал свою сексуальность, потому что не знал как. Он не знал, что можно жить, будучи геем; он не осознавал, что то, что было у него внутри, могло выйти наружу и стать реальностью. В Ницце, как и в других местах, девушки обращали на него внимание, прикасались к нему застенчивыми телами и робкими пальцами; когда они говорили с ним, их смущение и неуверенность как будто отражали его собственные чувства в такой степени, что они вдруг понимали: того, что они ищут, в нем нет, он недостаточно отличается от них, чтобы их разгадать, и, скорее всего, он создал бы только больше проблем. Мир Жана Жене был отречением от всего этого, миром упорствующего самовыражения и себялюбивого желания. Это было такое жестокое предательство и кража женского, что он чувствовал себя виновным уже за то, что читал книгу в компании этих робких девушек, которые бы никогда – он был уверен – не похитили мужское таким же образом и, скорее, жили бы жизнями, в которых неудовлетворенные желания мучили бы их так же, как и его.