Трансгалактический Моджо-тайп

Старик Бахрейн гневался двое суток. Это не рекорд, но когда он, наконец, заткнулся, и я смог выбраться наружу, мой дом напоминал черепаху, зарывшуюся в песок и забывшую, как ходить. После 48 часов бури, тишина звенела. И я с удовольствием выпустил последние патроны в желтый от еще не осевший пыли небосклон. А потом мой старенький «Линкольн Оверграунд», прочихавшись, потащил меня в сторону аэропорта, потому что моя консоль приказала долго жить. То ли обнюхалась желтой пыли, то ли я напрасно в припадке клаустрофобии, когда вдруг стало казаться, что заточение уже никогда не кончится, а алкоголь напротив, заканчивался куда скорее ожидаемого, пытался выйти на сервер Министерства Чрезвычайных Ситуаций и вызвать спасателей для собственной эвакуации. Короче, черт его знает, что произошло, но консоль укрылась синим экраном смерти, который вместе с политикой, деньгами, отсутствием вкуса и прочими ненужными вещами человечество приволокло с собой на другой конец вселенной. Как говорил когда-то мой друг Ревущий Медведь: «Скажи мне, какие у людей ценности, и я скажу, стоит ли об этих людях говорить».

Так вот, мой старенький «Линкольн Оверграунд» потащил меня в сторону космопорта, и автоматические нефтяные вышки кивали мне вслед. Воздух постепенно светлел, я почти перестал затравленно оглядывать горизонт в поисках корабля МЧС. Впереди вырастал из барханов оазис Лейла и ослепительно сияющий солнечными батареями. В моем багажнике в этот раз ничего не было, а в бардачке громыхала пустая на две трети фляга водки, да в зубах медленно тлел косячок с Нью-Гемпшира, просто чтобы расслабиться. За спиной лениво катилось к горизонту солнце, и, в общем, я ничего особенного не ждал в этот день.

В космопорте было безлюдно, как в музее, из которого только что выкрали все экспонаты, кроме банкомата, нескольких эргономических кресел, от которых всегда болит спина и двух-трех нефтяников, не выспавшихся, не приветливых и кажется ищущих повода навалять какому-нибудь идиоту в гавайской рубашке, пижонской панаме и очках. Так что я нырнул в коридор, где, помимо прочего, располагался единственный офис моего консольного оператора. Парнишка лет 20, обладающий выдающейся россыпью вулканических прыщей, в течении пяти минут вскрыл мою консоль, пропылесосил изнутри и собрала обратно, после чего та заработала снова. И тут же посыпались письма и сообщения о пропущенных звонках.

Звонил с Джетро-Талла Ревущий Медведь. Звонил из Коммуны Трехтысячников Молчащая Сова. Написал мой агент, интересуясь, действительно ли существует рукопись этой самой книги, или я снова написал ему, находясь в неадекватном состоянии. Прислал короткое и гневное письмо другой мой агент, требуя новую статью и выделяя болдом, подчеркивая, и заставляя коситься буквы в слове «DEADLINE». Звонили и писали друзья, знакомые, репортеры, которые любят брать интервью у репортеров, какие-то чуваки из консольных таблоидов, умоляя дать им эксклюзив о полете с Дальней Разведкой, Радикальные Кто-то там, обещая взорвать меня и мой дворец (клянусь, там было слово «дворец»), какие-то парни с какой-то киностудии чтобы обсудить какой-то фильм, и еще примерно 20–30 человек, которые выяснили, что моя задница больше не болтается по дальним просторам вселенной, а благополучно вернулась домой. Я удалил к чертовой матери все это барахло, оставив только упоминания о звонках Ревущего Медведя и Молчащей Совы, и направился было в обратный путь, когда консоль выкрикнула прокуренным голосом Дэны Фучс ее коронное «Look Out!», сообщая о том, что пришло еще одно письмо. Я автоматически бросил взгляд на экран и увидел имя Абигейл.

Знаете, с тех пор, как в болоте Сайгона мне пришлось два часа проторчать на противопехотной мине, я ни разу не чувствовал, что вот, настал тот самый момент, когда, похоже, решается моя судьба.

И вот оно снова накатило.

Помню, однажды, на встрече со студентами меня спросили: «Есть ли правила в той игре, которую играет Том Хант?» Я был гораздо моложе и сказал: «Да, конечно. Их три. Первое – игрок никогда не доверяет копам и взрослым. Второе – игрок как можно дольше остается молодыми. И третье, как бы пошло и наивно это не звучало, – игрок верит в любовь, потому что, если честно, все остальное в этом мире не достойно веры игрока».

Но прошли годы, и я сам стал до судорог взрослым. Моя молодость далеко позади. И все что осталось, это чертова любовь, настолько хрупкая и невесомая, что легко уместилась в нескольких фотонах консольного письма. И я, как тот сошедший с ума физик на флагмане разведки, как никогда четко понимаю, что в этой проклятой вселенной любое событие одновременно может случиться и не случиться.

А потом я подумал, да какого черта, и открыл письмо.

[1]