Тракт. Дивье дитя

Непонятно откуда взявшаяся туча надвинулась на лунный диск так, будто кто задул свечу.

— Будь ты проклят, — сказал из темноты ужасный ледяной голос, а вслед за голосом захлопали большие мягкие крылья. Фыркнул конь, и пала мертвая тишь.

Федор сделал шаг наугад, протянув руку вперед — и рука нашла мягкую лошадиную морду. Он вскочил в седло, не выпуская ружья из рук. Ненавистный лес затаился вокруг, как настороженный враг. Федор толкнул жеребца коленом.

— Давай домой, если волку на обед не хочешь! Ну!

Конь дернулся вперед, через миг был на тропинке, пошел мелкой нервною рысью — а Федор все вглядывался в глухую лесную темень, и злоба душила страх.

А если бы я подошел? Что бы эта ведьма сделала? Защекотала бы меня? Удушила? Кто она такая? Бесовка? Кикимора? Какая-то деревенская тварь, которая зачем-то следит за мной? Кто?

Увидав вдалеке огни Прогонной, Федор испытал облегчение, усилившее злобу. Поганая деревня. Поганая тайга. Чертова земля, где каждая сопливая тварь считает себя вправе…

Федор вошел в трактир, когда там еще вовсю гуляли пьяные мужики. Уже никто ничего не обсуждал — ревели песни, ругались, плакали, дрались… Игнат, сидевший у стойки рядом с Устином Силычем, поднялся Федору навстречу.

— Что это с тобой, друг любезный? — спросил встревоженно. — Лица на тебе нет…

Федор положил ружье на стойку перед собой.

— Налей мне, — сказал, опалив взглядом. — Живо.

Устин торопливо придвинул стакан, тарелку с закуской. Федор выпил водку в два глотка и швырнул стакан об пол.

— Будем гулять, — сказал тихо и яростно. — Лей еще. Я тут все разберу.

И выхлебал второй, не притронувшись к закуске. Гулять, а потом… разобраться.

Далеко за полночь Игнат едва ли не на себе втащил Федора в дом.

Уже в своей горнице Федор оттолкнул его от себя, швырнул в угол шапку, пнул стул. Тяжело плюхнулся на постель, сминая атласное покрывало.

— Ну, ну, не дури, — пробормотал Игнат, подходя. Он сделал попытку расстегнуть на Федоре полушубок, но тот сам рванул его с плеч, так что пуговицы посыпались на пол.

— Ты мне ее найди, — процедил Федор, выпутываясь из рукавов, глядя тяжелым и осмысленным взглядом, чудным для пьяного, будто руки и ноги его были пьянее рассудка. — Ты мне найди эту суку… эту гадину белобрысую… в шали… Я с ней потолкую… почему это я проклят.

— Ляг поспать, — сказал Игнат. — Завтра разберемся.

— Нет, ты мне сыщи эту гадину… Я из нее жилы вытяну, а узнаю! Кикимора поганая… — Федор тяжело вздохнул и повалился лицом в подушки.

И пришел лес.

Федор в густом тумане, то ли предутреннем, то ли вечернем, брел между стволов в сумерках — в тяжком, густом, вязком воздухе. Тишина звенела в ушах стонущим звоном, шепотами, шорохами — а то вдруг — человечьими голосами, насмешливыми, издевательскими, но — ни слова не понять. Деревья расступились, как живые, подтягивая корни, шурша промерзшими сухими ветвями — и Федор вышел на неожиданную опушку, избитую подковами, вымерзшую насквозь, безжизненную, как Лысая гора. Шепоты стихли, пала мертвая тишь. Весь мир был пуст и мертв — лишь над головой расстилалось одухотворенное небо, тяжелое и грозное небо во всполохах зарниц…

И глядя в это ужасное небо, все клубящееся чудовищной стихийной силой, Федор вдруг рассмотрел в разрывах туч и грозовых сполохах невозможный нечеловеческий лик в змеящихся кудрях, суровый и скорбный, со звездным огнем в мрачных глазницах…

Федор проснулся в холодном поту. Потемки в горнице рассеивал только слабенький огонек лампадки. За оконцем темнело мрачное небо, и сквозь бревенчатые стены было слышно, как воет в лесу ветер.

Федор сел. Голова болела дикой раскалывающей болью, и какая-то крадущаяся жуть медленно заползала в сердце. За окном был лес. Лес чувствовался всем телом, как источник боли, как нарыв, как ноющий зуб — дурной лес. Ненавистный лес. Холодная белая луна выскользнула из облаков; ее окружал розовый ореол смертного холода. Федор вспомнил ужасный лик во все небеса и содрогнулся. Истово перекрестился на образ Богородицы, медленно, чтобы не встряхнуть больной головой, лег и укутался в одеяло, отгораживаясь от ледяной луны, от воя ветра, от проклятого леса, стараясь не думать о лике в небе и думая именно о нем. Так он промучился с четверть часа — но головная боль мало-помалу отпустила, и пришла спокойная мысль: завтра все пройдет. Пьяные кошмары забудутся, отец Василий отслужит молебен, вечером можно будет заехать к Соньке — и не думать ни о лесе, ни о деревенских ведьмах — черт с ними!

Спокойно. Благославясь.

Ни ведьме, ни черту, ни лешему меня не запугать, подумал Федор и улыбнулся. Через минуту он спал.

Снег пошел под утро.