Тракт. Дивье дитя

— Хороший это ножик, Лаврентий. Ты его береги, а я тебе ужо все расскажу. Только не сейчас — куда сейчас, коли ночь на дворе… Пес брешет да лошади жахаются оттого, что тулуп волчьим духом пахнет, ты его сними. Что услышишь, что увидишь — ничего не бойся. Оно не к худу, лес тебе зла не хочет.

Лаврентий ухмыльнулся, хлопнул Егора по плечу и ушел. Егор пару минут смотрел ему вслед: в повадке Лаврентия, в походке, в тревожной спине, в повороте и посадке головы всегда было немало от волка, теперь же…

Человечья плоть и две души. Зверь внутри. Зверь внутри — дело не редкое, редко — здоровый, чистый зверь. Ты дай своему зверю побегать по лесу, дай поохотиться — глядишь, все и наладится…

Помоги Государь…

Глава 8

Ох, как нынче вечером в трактире было нехорошо. Егорка ощутил это, едва войдя. Липко было — как паутина на лице — и едко. Едкий чад нехороших мыслей табачным дымом висел над людьми, царапал горло, ел глаза… Худо, худо…

Егорка сел в уголок в обнимку со скрипкой, прислушиваясь к голосам. Голоса тоже были нехороши — что-то в них прорезалось с болью, разламывая души, и вот-вот готово было прорезаться. И видеть эти ростки зла Егорка никак не хотел.

Дети Вакулича, даже Лешка, который любил околачиваться в трактире, слушать разговоры и петь песни, не появились. Староверов вообще почти не было. Зато гуляли едва ли не все мужики, работающие на Глызина. И водка просто рекой текла.

— Ну да что! — кричал изрядно уже подвыпивший Петруха, расплескивая водку из рюмки. — Пристал ко мне, как репей — мол, грех зверье стрелять, коль не ешь его! Грех, подумаешь! Во все времена пушного зверя стреляли! Не в овчинных же тулупах мадамам по паркетам щеголять, подумай!

— Совсем зарапортовался Вакулич-то! — согласился его сосед. — Зверье бить — грех, золото мыть — грех, лес рубить — и то грех, курам-то на смех! То отец Василий у него антихрист-то был, а теперь Федора Глызина антихристом кличет. Из ума выжил, не иначе…

— Да что его слушать, — ухмыльнулся Лука. — Делай, что надо — да и все. Ишь, зверья ему жалко! Да полно его в тайге-то, что жалеть-то его! Всяк злак на пользу человеку — вот и зверье…

— А тебя, Лука, что жалеть? — тихо спросил Егор. — Чего ты стоишь? Вот ежели б кто-нибудь твою шкуру за трешницу содрать пожелал? Чай, полно вас, таких, в деревне-то?

Мужики зашумели уже едва ли не хором.

— Ты, Егорка, говори, да не заговаривайся! — рявкнул Кузьма. — Удумал — человека с тварью ровнять!

— У человека, чай, душа…

— Ишь ты! — кричал Лука громче всех. — Чего я стою?! А сам-то ты!

— Ишь, как разобрало-то вас, — вдруг покрыл все голоса голос Федорова Игната. — Душа! Да души, будет вам известно, нет ни у человека, ни у скота. И все мы совершенно одинаково сдохнем — и черви сожрут. Это точно выяснили люди поумнее вас. Так что живи-веселись, гуляй, пока живется, а на всю эту блажь наплюй. Это, верно, старообрядцы вас научили грехи разбирать? Молодцы сектанты, а вы — трусы! На царствие небесное понадеялись? Нет уж, там, на том свете — нет ничего, одна голая пустота, так что здесь жить не бойтесь! А то — не пожалеть бы потом, что удачу упустили.

В трактире стало тихо.

— А Бог-то? — робко спросил Антипка в наступившей тишине. — Накажет, чай…

— Бога боишься — в церковь сходи, — усмехнулся Игнат. — Отговейся, исповедайся, свечку поставь. Покайся — простит Бог-то. Бог всех прощает. А если грешить тебе страшно — каяться не забывай. Полегчает.

Кто-то нервно фыркнул.

— И то, — сказал Лука. — Вон Антоха-то Елшин на что был к Богу усердный — а горловую болезнь подцепил и поминай, как звали! А Гришка Рваный — уж первый вор, да и не убивец ли — живет себе и хоть бы что. Ничего ему не делается. И покаяния в ём особенного не заметно.

— А ты что думал? — насмешливо сказал Игнат. — Да ты вокруг посмотри! Иной елод пошустрее отца с матерью продал, родного брата в острог упек, собственного ребенка затиранил — и ничего. Сладко ест, крепко спит и горя не знает. Были бы деньги — совесть не понадобится. А вы из-за ерунды трясетесь — то зверья им жалко, то воду в реке, будто воды там мало! Еще деревьев в тайге пожалейте. Дурни вы!

— Точно говоришь! — Кузьма хлопнул ладонью по столу. — Глызин-то по пятерке платит за шкурку, а лесорубам-то — по целковому в день! Самое время зажить-то! А ты, Игнат, чудак-человек, крутенек, да пра-ав! Прав! Пока живем — все возьмем! Терема в Прогонной построим, да чтоб под железом! Чтоб ему пусто! Да пропади он, лес этот, пропадом!

Егорка совсем забился в угол. Ростки зла вытягивались прямо на глазах. Чистому лесу вокруг Прогонной приходил скорый конец — чистый лес должен будет сдвинуться дальше на восток, на север, за Хору… Или… Государь прав, как всегда прав. Купчина должен уйти. Это надолго остановит людей.