Трагедия в ущелье Шаеста

Пастыря, па-сты-ря давай! Да-да, нужно вернуться в этот год. Но не в пугающе-пустой советский Вавилон – Москву. А в ущелье близ глиняных афганских деревень, где до ночи шел смертный бой. Где в сумерках, когда Москва оросилась слезами под «Мишей», афганские партизаны («духи»-бандиты-мятежники-наемники-моджахеды-басмачи) легко сошли на дно ущелья и добили тех, кто еще дышал. И взяли оружие мертвых – автоматы Калашникова. Так вы знаете, что такое смертный бой? А вот и нет! Кто побывал в смертном бою, тот уже ничего не расскажет. Смертный бой – таинство. О смертном бое споют по поводу, выпьют и поплачут живые. У них – своя правда. И на войне у каждого – своя. После войны – тем более.

Но в Царствии Божьем – все другое. Это окрыляет. И тогда не страшен сосновый ковчег, крытый цинковой жестью. Даже если тебе неполных двадцать лет…

Мадьяр

«Мадьяр» возник известным для русской литературы образом. Осенним утром в мою калитку постучали и, конечно же, вежливо растворились в сырой мгле. Неведомый гость оставил в почтовом ящике рыжую клеенчатую тетрадь и четвертушку бумаги с уверениями в том, что я имею «самое прямое отношение к рукописи и волен поступать с ней, как вздумается».

Спасибо, спасибо! С возрастом я стал трусливее. И, честно говоря, с опаской открывал эту тетрадку, испещренную неровными строчками. Это же все равно, что прикоснуться к обнаженным нервам не знакомого мне человека.

Заметки, однако, мне понравились. В них – осколки фронтовой судьбы одного из тех, чью жизнь переломала, переехала афганская война. Они были написаны с потрясающей искренностью, как пишут люди, в первый и последний раз взявшиеся за перо. В силу ряда этических проблем я не рискнул дать их от первого лица. Поэтому, простите, публикую в изложении.

ВОЙНА СВОИХ НЕ ОТПУСКАЕТ

Синий праздничный пиджак, тусклое серебро медалей, прозрачно-красная эмаль орденов. Хотелось лизнуть, как в детстве сахарного петушка на лучинке. Широкий офицерский ремень, «трофейная» опасная бритва «Золинген». Шрамы на сухом теле отца, багровеющие после бани. Открытки, воротнички и нарукавники – подарки девочек к 23 февраля, Дню Советской армии.

Солдатики, пушечки, самолетики. Деревянные, конечно. Ну и что? Пушка метала огрызки карандашей через всю комнату, и фанерный краснозвездный штурмовик лихо скользил по нитке, тараня силуэт «мессера». А дальше… Что от человечка зависит? Со всех сторон – герои, только не живые – книжные. Особая у них магия! От них не пахнет табаком и потом, они не ругаются и всегда готовы говорить с тобой, с любой страницы, а не отмахиваются, мол, не дорос еще, много будешь знать – скоро состаришься и прочее…

Язычники воздвигали жертвенник Неизвестному Богу, а надо было бы еще и Неизвестному Герою. (Что касается Неизвестного Солдата, то ему сложнее: или монумент взорвут, или «вечно» денег на Вечный огонь в местном бюджете не хватает.)

Бог на землю сходит Героем. Герой становится Богом. Он ближе, как хлеб земной, слаще и реальней небесного. Спаси нас, Небо, от пресыщения – от него (обжорства) все дурное и злое. И голод, и война ему сестра родная. У пресыщенных людей много идей бывает, но чаще ненужных и недобрых, а мыслей мало. Ладно, это лирика…

Вот чему учат мертвые герои: обрети крылья, пусть ценою жизни. «О подвига полет священный!..» – написал юноша, погибший в Афганистане. Бессмертие призрачно? Да. Оно же сродни духу, то есть, как ни крути, невещественно. Это правильно. Поскольку будь оно вещь, пошла бы торговля. Да и так уж идет. И что интересно: нищие духом есть – богатых не сыскать. Прячутся, наверное, от налогов на дух.

Книг о «героях былых времен» дома у Мадьяра было много. От Македонского до Кожедуба. И то сказать: герой, как первая учительница, почти неземное существо. И мальчишке так хочется оторваться от земли, где вгоняют в идиотизм тычками и воплями, с мелкопузырчатой пеной у рта.

КРЕПКА БЫЛА СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

Отец Мадьяра родился в 1923-м в семье немецкого помещика из Прибалтики. Дед дружил с легендарным Берзиным, состоял в красных латышских стрелках и был расстрелян в 1937-м. Жену – в лагерь, как «члена семьи врага народа», где она и сгинула. И крепка же была Советская власть: сироту определили в детский дом, потом в фабрично-заводское училище и техникум, а в самом начале войны направили на командирские курсы.

Отец воевал с 1942 по 1945 год. Потом его, как орденоносца и человека со средним техническим образованием, направили в танковое училище. Он же, по душевному устройству и памяти человек не военный, предпочел уволиться. Имел такое законное право, поскольку был трижды ранен. Третье ранение – уже после Победы, в Восточной Пруссии. Направили инженером-механиком на завод в Грозный, где он и проработал почти сорок лет.