Товарищи офицеры

Их было пять, небольших остановок; и только пятую — «Центр» — она назвала правильно, прибавив скороговоркой: «Горсовет, кинотеатр, гостиница». Лейтенант не догадывался об этом наивном обмане, но по голосу девушки и по тому, что, объявляя остановки, она обращалась только в его сторону, он понял, что она гордится своим городом, своей профессией и что ей очень хочется, чтобы город понравился приезжему лейтенанту…

…От центра до штаба дивизии, а потом до монастыря, где казармы, ехал на других автобусах. Время от времени ему хотелось представить, что рядом — Маша, и он вместе с нею смотрит фильм о маленьком, утонувшем в сугробах городе и его улыбающихся людях, не устающих говорить: «Поздравляем с прибытием!..»

…Лишь под вечер он представился командиру роты. Нашел его в спортивном зале, где тот проводил занятия с сержантами. Гостеприимство ротного выглядело своеобразно.

— Здравствуйте. Ермаков, — сказал капитан, приняв рапорт, и протянул Климову жесткую, натертую гимнастической перекладиной руку. — Суворовец? Гимнастика на высоте? Показать сможете?

«Просьба командира — приказ, — внутренне усмехнувшись, подумал Климов. — Неужели он не заметил, что я сегодня с поезда?» А сам обрадовался, потому что в своем гимнастическом умении был уверен.

И обстановка, и люди в военной форме показались знакомыми, хотя спортзал — не как в училище — размещался в бывшей церкви. Турники, брусья, клеенчатые кони и козлы просторно стояли в шахматном порядке от стены до стены; с холодного сводчатого потолка свисали канаты и кольца; каждый звук — слово, шаг, прыжок — гулко отдавался под высокими сводами.

Капитан и шеренга сержантов следили за движениями новенького лейтенанта. Он расстегнул ремень, кинул на лавочку у стены шинель и шапку, подошел к турнику. Стальная перекладина упруго вздрогнула, когда лейтенант, чуть подтянувшись на руках, бросил вперед легкие ноги и, раскачавшись, словно оттолкнувшись от невидимой воздушной стены, взлетел вверх. Оборот. Еще оборот. Стройное тело, словно стрелка часов, только быстрая и плавная… И вот — красивый соскок «ласточкой». Восхищенные взгляды сержантов. И совсем другой, дружеский, голос капитана.

— Вы давно в Болотинске? — спросил (словно он, старый служака, не знал, что Климов — с поезда!). — Где остановились?

— Пока нигде, товарищ капитан.

— Я дам вам адресок. Одна старуха, а дом большой… Сыновей потеряла… Парижской коммуны, восемнадцать. Запомните? А сейчас идите.

— Куда, товарищ капитан?

— К старухе идите, к Прасковье Андреевне. От Ермакова ей привет. И устраивайтесь, а то займут: свято место пусто не бывает! А взвод начнете принимать завтра…

2

Поздним вечером, в жарко натопленной комнате, Климов снова вспомнил о Маше.

…Тогда, в Москве, после того как Маша впервые побывала у него дома, он сказал ей:

— Я скажу маме, что мы поженимся. — И услышал неожиданный ответ:

— Не надо, Вадик. Говорить не надо и жениться.

Сначала он подумал что-то о капризной женской гордости; но Маша упрямилась и дальше. Потом объяснила — совершенно серьезно:

— Тебе сколько лет?.. Не ври, двадцати еще нету. А мужчины никогда не женятся в этом возрасте. Вот увидишь: забудешь обо всем в своем Болотинске. Не хочу тебя ничем связывать и сама мучиться не хочу.

Он уверял Машу в ее неправоте. Она не хотела его слушать. В последние дни она снова превратилась в ту дерзковато-насмешливую девчонку, какою он знал ее еще с поры суворовского училища. Мама осталась довольна «невесткой». «Знаешь, Вадим, — сказала мать однажды, — а она мне нравится, твоя Маня. Она совсем не похожа на нашу Майю. Гимназисточка такая, провинциалочка, искренняя». Вадиму приятно было услышать такое от матери, но в искренности Маши он не был уверен. Чего-то она недосказала ему. Ведь только на вокзале, глотая слезы, она сказала неслышно для других:

— Вот смотри… Когда я кончу институт… Тебе исполнится двадцать два года… И тогда, тогда можно…

Она, кажется, поглупела от своих слез, но и в этих ее словах не было правды. Институт и возраст — не причина. Ведь он и не просил, чтобы она ехала в том же поезде… Где же причина? И почему так трудно вспоминать ему теперь каждое ее слово? Он не помнит ее слов — помнит лишь слезы, помнит смех…

Веселая «гимназисточка»! Трудно было представить, как это она, такая звонкая, смогла бы очутиться в этой тихой комнатушке с серыми обоями. Вадиму захотелось представить это; он достал из кармана кителя коричневую, потертую на уголках фотокарточку и поставил ее на стол, прислонив к горшочку фикуса. Маша была с косичками, белыми бантиками и белым воротничком; она еще школьницей подарила ему это фото…

Маленький портрет напомнил о том далеком времени, когда отношения с Машей были простыми и ясными. Думать о Маше-девчонке было легче.

Уже засыпая, он вспомнил слова старухи хозяйки, и ему захотелось, чтобы Маша тоже их услышала.