Товарищи офицеры

Они остановились возле тускло освещенного парадного. Маленькую лампочку плотно окутал светящийся туман измороси, но даже и света этой лампочки хватило, чтобы видеть смущение друг друга.

Они стояли возле дома тетки. И опять напряженное молчание. Впереди много дорог, но сегодня, сейчас, надо спрашивать о самой главной. И может быть — не просить стихов.

— Вадик! А войны не будет? — Маша почти вскрикнула.

Он удивился. В темноте пытался рассмотреть: смеется она или всерьез. Разве так спрашивают об этом? Ответил неуверенно, и мальчишество, наконец, прорвалось в недовольном тоне:

— Не будет, наверное…

— Вадик! Я тебя поцелую за это! — И обхватила теплыми ладонями его щеки. Он покорно наклонил голову, как виноватый…

2

В светлом коридоре суворовского училища стояло большое — в рост человека — зеркало. Офицер-воспитатель, фронтовик, кавалер многих боевых орденов, весело приказывал мальчикам в погонах: «На вас смотрит Европа! Так удосужьтесь посмотреть сами на себя, товарищи будущие офицеры!» Мальчики подходили к зеркалу, туже затягивали кожаные пояса, отряхивали с алых погон невидимые пылинки.

Там, в светлом коридоре суворовского училища, Вадим Климов впервые увидел сына Героя, похожего, как две капли воды, на самого Вадима.

Это случилось давно.

Ночью в спальне маленьких суворовцев девятилетний мальчик Климов плакал из-за внезапной тоски по дому. Утром его назвали плаксой и генеральским сынком. В следующую ночь он плакал, зарывшись в подушку, — никто не слышал, а подушка промокла.

Невыносимая обида надолго лишила покоя: его назвали генеральским сынком, а сам он никогда не видел отца в форме генерала; до войны его отец был просто майор.:.

«Генеральский сынок!» — в течение месяца он чувствовал за собой это обидное прозвище. А через месяц он узнал, что погиб отец. В ту ночь он снова плакал — в третий и в последний раз. Наутро его обступили товарищи — он был самым младшим из них — и никто не назвал его больше «генеральским сынком». И тогда он впервые услышал — гордое и скорбное: «…Сын генерала Климова, Героя Советского Союза…»

…Вадиму казалось, что он прошел самое трудное в жизни: два училища, а вместе с ними — детство и юность, В неполные двадцать лет из училища выходил отличник, признанный гимнаст и лыжник и не последний плясун курсантского ансамбля. Дорога жизни казалась прямой, как шелковый просвет лейтенантского погона, на котором ничему не пристало быть, кроме новых звездочек.

Письмо от матери, полученное в самый разгар выпускных экзаменов, мало потревожило Климова. До него сначала будто и не дошел смысл короткой строчки: «Хлопочу… чтобы ты оказался ближе к дому…»

Москва была родиной Вадима, но в общей сложности, он прожил в ней четыре года. Он не мог не любить этого города, но его отец был военным и возил семью по всему Союзу. Вадим считал естественным повторить жизнь отца. Может быть, он хотел пройти по его следам, чтобы лучше понять этого человека, которого видел так мало и который погиб, когда сыну было девять лет…

Забытое, унизительное, позорящее память отца имя — «генеральский сынок» — напомнило о себе, едва молодой лейтенант переступил порог родительской квартиры.

Мама хлопотала…

Началось с мягких уговоров и вежливых отказов. Потом послышались жалобы, и упреки, и слезы. Вадим упорствовал. Сестре Майе, пришедшей на помощь матери, он отвечал, не скрывая насмешки:

— Брось, Майка! Я уеду — тебе же лучше будет: квартира твоя, замуж скорее выйдешь.

— Ну, и уезжай, мальчишка! — отвечала сестра.

Майю он и жалел, и недолюбливал. Она всегда была строга к нему, а сама искала в жизни путей полегче. И знакомые у нее были такие, что Вадим, обращаясь к сестре, без особого труда копировал их немудреный жаргон. Кроме всего, Вадим подозревал, что Майя оказывает вредное влияние на маму…

С мамой было труднее.

Из заветного семейного ларца были извлечены реликвии — фронтовые письма генерала Климова; среди пожелтевших, с запахом времени конвертов был и тот, самый дорогой, на котором можно было различить плохо стертую надпись: «Отослать после смерти».

Мать просила о послушании во имя памяти отца. Вадим был уверен, что во имя памяти отца он не должен исполнять материнской просьбы.

Надолго запомнилось утро, когда в квартире ждали полковника Малинина, довоенного друга семьи. Поседевшая, тяжелая, с растерянным и полным надежды лицом, мать суетилась возле стола с таким видом, словно от потертых фарфоровых чашечек, ложечек, рюмочек и графинчика водки зависело счастье ее семьи.

Полковник Михаил Николаевич Малинин приехал в двенадцать, как и обещал. Разговор с ним мало походил на разговор двух мужчин. Вадиму казалось, что рассудительному, отягощенному опытом полковнику он смог противопоставить разве лишь упрямство.

— Значит, не хочешь оставаться в Москве? — спросил полковник. — А почему?

— Потому, что наш выпуск назначен в другие места.

— А если тебя оставят?

— По блату? Не хочу.

— Зачем же — по блату? И в Москве требуются лейтенанты.

— У нас особая специальность…

Полковник усмехнулся.