Товарищ Богдан

День тянулся бесконечно. Иван то выходил из лаборатории, бесцельно слонялся по заводу, погруженный в свои тяжелые думы, то возвращался, начинал лихорадочно что-нибудь делать. Но все валилось из рук.

Стал помогать лаборанту мыть химическую посуду — уронил и разбил колбу. Стал вытирать подоконники — опрокинул ведро с водой.

Под вечер Бабушкин отпросился с работы и помчался в школу.

Стояли сильные холода. Улицы, наполненные белым туманом, были словно чище: мороз сковал прозрачным ледком вечную грязь Невской заставы, затянул выбоины, щербатины мощеных и немощеных улиц и, казалось, заново покрасил линялые дома и заборы.

В школьном коридоре Бабушкин встретил Крупскую.

Учительница была бледна, под глазами у нее круги.

Иван знал: она — первая помощница Ильича.

— Неужели Николая Петровича взяли? — отведя ее в сторону, украдкой шепнул Бабушкин.

Он понимал — это правда, но сердце не хотело верить.

Надежда Константиновна кивнула.

— Необходимо срочно что-то предпринять, — сказала она.

— Я уже подумал об этом, — взволнованно зашептал Бабушкин. — На заводах кривотолки идут об арестах. Народ-то несознательный. Надо листовку выпустить!

Учительница с удивлением и гордостью поглядела на Ивана. Вспомнила, как всего года полтора назад пришел он в школу.

«Темным парнем был, в политике совсем не разбирался, — подумала Крупская. — А теперь — смотри-ка ты!»

— Прокламация сейчас вдвойне необходима, — продолжал горячо шептать Бабушкин. — Пусть жандармы видят: «Союз борьбы» продолжает действовать. Всех не переловишь!

Бабушкин ушел домой. Через три часа он вернулся. Как раз кончился последний урок. Иван дождался Надежды Константиновны и, отведя ее в угол класса, смущенно шепнул:

— Вот! Я написал…

Тут только Надежда Константиновна увидела: Бабушкин протягивает ей листок, вырванный из тетрадки.

«Что такое социалист и политический преступник?» — прочитала учительница.

— Что это? — спросила она.

— Листок, — робея, ответил Бабушкин. — Я написал. Сам. Плохо, наверно? Но сердце горит, невмоготу молчать…

Через несколько дней, вечером, в маленькой квартирке одного из революционеров Крупская собрала уцелевших от ареста «стариков».

— Иван Бабушкин предлагает опубликовать листовку, — тихим, очень изменившимся голосом сказала Надежда Константиновна. За эти несколько дней она осунулась, посерела. Крупская достала листок, расправила его ладонью и прочитала:

«Что такое социалист и политический преступник?

Братья, товарищи, как тяжело видеть, что мы так низко стоим в своем развитии. Большинство из нас даже не имеет понятия о том, что такое значит „социалист“. Людей, которых называют „социалистами“ и „политическими преступниками“, мы готовы предать поруганию, осмеять и даже уничтожить, потому что считаем их своими врагами. Правда ли, товарищи, что эти товарищи — наши враги?»

Крупская на миг оторвала глаза от бумажки и оглядела «стариков». Все слушали внимательно.

«Простые, взволнованные слова листовки дойдут до сердца рабочих», — подумал пожилой, седой врач, опытный подпольщик.

Лица остальных революционеров тоже выражали одобрение.

Крупская продолжала читать:

«Социалисты — это люди, которые стремятся к освобождению угнетенного рабочего народа из-под ярма капиталистов-хозяев; называют же их политическими, или государственными, преступниками потому, что они идут против целей нашего варварского правительства… Не будем же, братья, товарищи, поддаваться обманным речам тех, кто нас держит в тюрьме невежества… Силы наши велики, ничто не устоит перед нами, если мы будем идти рука об руку все вместе!»

Крупская перевела дыхание и прочитала подпись:

«Ваш товарищ, рабочий».

Листовка была одобрена.

…Министр внутренних дел снова вызвал к себе начальника жандармского управления. Генерал вошел в просторный кабинет почти на цыпочках. Он уже знал: будет разнос. Да еще какой! Утром на многих заводах опять появились проклятые листки. И откуда они взялись, когда Ульянов и другие главари — за решеткой? С ума сойти!

Не доходя трех шагов до стола министра, генерал остановился. Он ожидал, что сейчас снова будет крик, министр опять спросит, зачем они платят деньги сыщикам и охранникам… Но Горемыкин не кричал. Он молча указал усталыми, потухшими глазами на левый край своего огромного стола.

Там друг возле дружки лежали шесть прокламаций. И на каждой сверху было крупно напечатано:

«Что такое социалист и политический преступник?»

А внизу под каждой листовкой мелким курсивом было набрано: «Издано Петербургским Союзом борьбы за освобождение рабочего класса».

— Вы ведь уверяли, что этот «Союз» — в тюрьме, — хмуро съехидничал министр.

Генерал развел руками.

— Вот эта, — министр брезгливо указал пальцем на крайнюю листовку, — с Обуховского завода. Эта, — палец министра передвинулся к соседней листовке, — с фабрики Максвеля, эта — с Семянниковского, эта — с Торнтона. А эти две — с Александровского…

Горемыкин грозно посмотрел на жандармского генерала. Тот снова недоуменно развел руками.

— Очевидно, недобор, ваше высокопревосходительство, — виновато проговорил он. — Не всех взяли. У нас есть еще бунтовщики на заметке…