Тот, кто всегда рядом

Беру букет цинний, который везла, обернув во влажное бумажное полотенце – теперь эти цветы ассоциируются у меня исключительно с Амандой, – и выхожу из машины. Достаю пиджак, чтобы накинуть на блузку – кажется, что так будет выглядеть почтительнее, – и приглаживаю волосы.

Первым делом мне бросается в глаза заросшая лужайка, которую не стригли уже несколько недель. Сбоку стоят облупившиеся деревянные качели.

В похожем доме живут мама с Барри – мы переехали в него, когда мне было десять, – но Барри тщательно ухаживает за двором. Вдоль дорожки растут побелевшие одуванчики, и я представляю Аманду маленькой девочкой – как она срывает один и сдувает. Так, как делала я.

Я снова чувствую укол совести. Но заставляю себя идти дальше.

Открываю дверь на веранду, вздрагивая от громкого скрипа. Я собираюсь дойти до двери в дом и постучаться.

Но не могу удержаться и сперва осматриваюсь вокруг. На веранде стоит кресло-качалка и еще какая-то мебель, в том числе столик, заваленный стопками писем, журналов и газет. Урна рядом с ним вот-вот переполнится.

В углу на плетеном диване спит женщина, к которой я приехала. Мать Аманды. Я узнаю ее с поминок – она сидела там на стуле возле фотографии Аманды и ее обнимала Кассандра.

Ее рот слегка приоткрыт, и она лежит на боку, сложив руки под подбородком. На столе перед ней стоит почти пустая бутылка шардоне, опрокинутый бокал для вина и недоеденный сэндвич с тунцом. Я слышу жужжание мухи, кружащей над сэндвичем.

Смотреть на нее в таком виде кажется не совсем пристойным; в наблюдении за спящим есть какая-то интимность. Она выглядит очень хрупкой и гораздо старше предполагаемых мною пятидесяти с небольшим лет.

Я жалею, что не предупредила ее о своем визите. Но я решила, что, если скажу ей заранее, у нее может возникнуть слишком много вопросов. Или, того хуже, она скажет, чтобы я не приезжала.

Делаю шаг по направлению к ней, потом останавливаюсь. Любой испугается, если его разбудит незнакомец, пришедший к нему на веранду.

Возможно, мне стоит вернуться в машину и подождать. Но не похоже, что она прилегла ненадолго. Я могу застрять здесь на несколько часов.

Я рассматриваю несколько вариантов дальнейших действий: громко покашлять, выйти наружу и постучаться, – но потом мой взгляд снова падает на стопку писем. Кажется, их уже некоторое время никто не разбирал.

Я уже отправила кулон матери Аманды, – сказала детектив Уильямс.

Я подхожу чуть ближе, мое дыхание учащается.

Сверху лежит каталог из универсального магазина в пластиковой обертке. Под ним виднеются уголки конвертов, но невозможно сказать, что в них.

Детектив могла отправить его в обычном конверте для писем, а могла положить кулон в толстый пакет.

Бросаю взгляд на маму Аманды. Она не шевелится, дышит медленно и ровно. Я осторожно кладу цветы на столик рядом с вином.

Потом делаю еще один шаг к конвертам, которые лежат совсем рядом с ее головой.

Моя рука замирает над каталогом. Если я возьму его, моим действиям нельзя будет найти никакого благовидного объяснения.

Просовываю под него пальцы и медленно поднимаю. Положить его некуда, поэтому я держу его в левой руке и беру следующий конверт. Это счет за воду.

Конверт детектива Уильямс может быть где угодно – вся корреспонденция лежит в одной куче. Надеюсь, он ближе к верху стопки, среди более свежей почты. Но его может и не быть там вообще.

В паре сантиметров от моего носа пролетает муха, и я подскакиваю, отмахиваясь от нее рукой.

Мама Аманды издает тихий звук. Я задерживаю дыхание. Стоит ей открыть глаза – и она увидит меня. Но она продолжает спать.

Беру счет за воду и перекладываю в левую руку, на каталог. Потом быстро перебираю следующие конверты. И с каждым я погружаюсь все глубже и глубже.

Это напоминает мне эффект снежного кома, о котором я недавно читала. Людям, которые начинают понемногу обманывать, со временем становится делать это все проще и проще. По мере того как ложь накапливается, тревожность и чувство стыда постепенно исчезают.

Во время первой встречи с Кассандрой я обманула ее. Потом, когда мы пили чай с ней и Джейн, я продолжила лгать насчет общего с Амандой ветеринара. После этого я сочинила историю, когда пришла в больницу и встретилась с Джиной. А теперь вот это.

Это будет последний раз, обещаю я себе. Здесь все закончится.

Когда я пытаюсь взять журнал, стопка разваливается. Дюжина писем и счетов с шелестом соскальзывают на пол.

Я съеживаюсь, когда мать Аманды переворачивается на другой бок. Она поднимает руку, и на мгновения меня охватывает страх, что она хочет меня схватить. Но рука просто опускается у нее над головой, так близко от меня, что кончики ее пальцев почти касаются моей ноги.

Когда этот мучительный момент проходит, я начинаю просматривать упавшие на пол конверты. Среди них два конверта пастельных тонов, из тех, что прилагаются к открыткам «Холлмарк», – наверняка с соболезнованиями.