Тот, кто умрет последним

Несмотря на то, что решение Джека не было осознанным, он не мог отрицать справедливости сделанного ею вывода.

– Мне жаль, – сказала Келси, – что своим поведением в суде я поставила тебя в неудобное положение в конце слушания. Это было не очень профессионально.

– Понимаю.

– Правда понимаешь? Или только говоришь так?

– Думаю, дело принимает совсем уж дурацкий оборот.

– Дурацкий? Джек, какой-то негодяй на пути из библиотеки домой приставил мне к лицу револьвер и угрожал утопить моего сына. Сегодня твой клиент схватил меня и продемонстрировал, как размозжит мне голову. Я не виню тебя ни за то, ни за другое, но вот какая штука: я все еще думаю, что во мне есть нечто такое, что может оправдать меня в твоих глазах.

– Я не пытаюсь заставить тебя думать таким образом.

Ее тон стал мягче, но выражение лица оставалось печальным.

– Я хочу, чтобы мы перешагнули через это, через эту неловкость, возникшую в наших отношениях с тех пор, как журналистка позвонила мне насчет Татума.

– Хотелось бы, чтобы этого не было, но я не могу делать вид, будто ничего не произошло.

– Она взяла меня хитростью, и я совершила ошибку.

– Из-за такой ошибки наш клиент мог бы попасть в тюрьму.

– Туда, где ему, похоже, и следует находиться.

– Дело далеко не в этом.

– Я знаю, что допустила ошибку. Я же сказала, что сожалею об этом.

Джек опустил глаза и смотрел в сторону. Келси приблизилась к нему и откинула назад голову, пытаясь поймать его взгляд.

– Эй! – Она застенчиво улыбнулась. – Если ты намерен сказать, что любовь не предполагает заявлений типа «я сожалею», то я думаю, что сейчас же задушу тебя.

По тому, как Келси смотрела на него, Джек понял, что сейчас лучше всего проявить честность.

– Келси, я…

– Не надо, – остановила она Джека.

– Это важно. Вот что я пытаюсь сказать: пять лет я был женат на женщине, которая знала все мои секреты. Не важно, какими они были – личными или профессиональными. Я полностью доверял ей, и все же мы разошлись. Каковы же будут отношения в условиях, когда доверие потеряно еще до того, как мы в такие отношения вступили?

По тротуару прошла женщина, прогуливающая кокер-спаниеля. Сказав «привет», она оттянула собаку от ботинка Джека и направилась дальше.

– Она тебе действительно нравится, правда? – спросила Келси, посмотрев на Джека.

– Никогда раньше не видел ее.

– Я не об этой женщине, а о сестре Салли, Рене.

Джек пожал плечами. Келси глубоко вздохнула.

– Ты хороший парень, Джек. Честно говоря, доверие, о котором ты заговорил, – это не что иное, как интеллектуальная игра. Ты играешь в нее, потому что боишься связывать себя чем бы то ни было, если это не имеет смысла с интеллектуальной точки зрения. Но ты достоин иметь то, что тебе хочется, даже если не очень хорошо понимаешь, почему этого хочешь.

– Спасибо. Я подумаю.

– Надеюсь, это тебе поможет.

– Я пока не уверен, что в этом что-то есть.

– Будет.

Джек с интересом взглянул на Келси, удивляясь, как это женщинам удается видеть в других женщинах то, что мужчинам не дано разглядеть даже в микроскоп.

– Пока я продолжу играть роль, которая отведена мне в твоем плане. Буду делать все, что понадобится вам с Тео. – Келси протянула руку, словно хотела потереть щеку, и отошла назад. – Увидимся, Джек.

– Да, увидимся.

Он смотрел, как Келси села в автомобиль и запустила двигатель. Когда она отъезжала, Джек слегка махнул рукой. Возможно, она видела это, а может, и нет. Но холодок в душе, который он почувствовал, не был связан ни с Келси, ни с Рене.

«Проклятие, – подумал Джек. – Я по-настоящему сожалею, Нейт».

57

Тео жаждал дела. Это состояние не следовало путать с частыми позывами к действиям, которые требовали большого количества массажного масла и соответствовали его трусикам и презервативам самого большого размера, которые светились бы в темноте. (Когда же Тео выпадала удача, то к подлинной удаче это обычно не имело никакого отношения.) Он скорее готовился играть сугубо формальный спектакль типа «Я хотел бы поблагодарить Академию кинематографии», чем показать весь свой подлинный артистизм.

– Это вы говорите мне?

Даже без работающих съемочных камер не было более совершенного актерского мастерства, чем превращение Хавьера, лживого приятеля Татума, в кристально честное существо.

– Можно войти? – спросил Тео.

Он стоял на ступеньках главного входа, а Хавьер стоял по другую сторону стеклянной двери, в тренировочных шортах и без рубашки. Он походил на человека, только что вставшего с кровати, а спать после двенадцати часов дня для вышибалы ночного клуба на Саут-Бич было делом совершенно обычным. Не вызывало сомнений, что в отрочестве и несколько позднее Хавьер много занимался тяжелой атлетикой, да и сексом, наверное, не пренебрегал, но теперь он начал делать последний поворот – выходить на финишную прямую, ведущую в Жирноград. На шее у Хавьера висела толстая золотая цепочка, и Тео заметил, что кожа на его грудных мышцах красная и со следами раздражения, как у ребят из гимнастического зала, которые натирали себе грудь воском, желая понравиться девушкам, предпочитавшим мужскую грудь без волос.