Торговец пушками

Умре откашливается.

— Он не прилетит, — хрипит он, и я не могу сказать, кого он пытается переубедить — меня или себя самого. — Я здесь, и он не прилетит.

Я поворачиваюсь к остальным:

— Вертолет может появиться в любой момент. Во-о-он оттуда. — Тычу пальцем в солнце, но поворачивается только Бернард. Остальные продолжают смотреть на меня. — Вертолет, который компактнее, быстрее и мощнее всего, что вы когда-либо видели. Очень скоро он будет здесь и сметет нас с этой крыши. Причем, скорее всего, заодно с самой крышей и двумя этажами, потому что мощь у этой машины просто невероятная.

Все молчат, некоторые даже уткнули глаза в крышу. Бенджамин открывает рот, собираясь что-то сказать — или, вероятнее всего, проорать, — но Франциско кладет руку ему на плечо. А затем смотрит мне в глаза:

— Мы знаем, что они пришлют вертолет, Рик. Тпру!

Что-то не так. Что-то здесь даже отдаленно не так. Я оглядываю лица остальных, и, когда мой взгляд утыкается в Бенджамина, тот больше не может себя сдерживать.

— Ты что, козел вонючий, не врубаешься?! — орет он на грани истеричного смеха. Господи, как же он меня ненавидит! — Мы сделали это! — Он даже начинает подпрыгивать на месте, и я замечаю, что у него из носа капает кровь. — Мы сделали это, и твое предательство оказалось бесполезным.

Я смотрю на Франциско.

— Они звонили нам, Рик. — Голос у него все такой же тихий и отдаленный. — Десять минут назад.

— И что?

Пока Франциско говорит, остальные не сводят с меня глаз.

— Они пришлют вертолет. Чтобы переправить нас в аэропорт. — У него вырывается вздох, и плечи его чуть опускаются. — Мы победили.

«Твою мать!» — думаю я про себя.

И вот мы стоим посреди пустыни из песка и асфальта, с пальмами вместо кондиционеров, в ожидании жизни или смерти. Места под солнцем или места во мраке.

Я должен заговорить. Пару попыток я уже предпринял, но получил в ответ лишь бессвязный и совершенно идиотский пересуд между собратьями по оружию насчет того, чтобы скинуть меня с крыши. Пришлось попридержать язык. Однако теперь солнце просто идеальное. Господь протянул свою длань, поставил солнце на метку и роется в сумке в поисках подходящей клюшки. Лучшего момента быть не может — пора сказать слово.

— И что же дальше? — спрашиваю я.

Никто мне не отвечает. По одной простой причине: никто просто не может. Мы все знаем, чего хотим, разумеется, но одного хотения уже недостаточно. Мрачная тень пролегла между намерением и реальностью. Ну и все такое. Я ловлю на себе взгляды. Впитываю их.

— Мы что, так и будем торчать здесь?

— Заткнись, — огрызается Бенджамин.

Я игнорирую его. По-другому никак нельзя.

— Будем стоять и ждать здесь, на крыше, пока не прилетит вертолет? Так они вам сказали? (По-прежнему без комментариев.) Кстати, они случайно не уточняли — может, надо встать в шеренгу и начертить вокруг каждого ярко-оранжевый круг? (Молчание.) То есть я просто прикидываю, как бы еще облегчить им задачу.

Большую часть своего монолога я адресую Бернарду. Я чувствую, что он единственный, кто еще колеблется. Остальные ухватились за соломинку. Они возбуждены, они полны надежд, они поглощены мыслями о том, удастся ли сесть у окошка и останется ли время на «дьюти-фри». Но Бернард, как и я, то и дело поворачивается к солнцу и щурится; возможно, он тоже думает, что сейчас самое подходящее время для атаки. Момент просто идеальный, и на крыше Бернард чувствует свою незащищенность.

Я оборачиваюсь к Умре:

— Скажи им.

Он трясет головой. Нет, это не отказ. Это просто смятение, страх и еще что-то. Я делаю несколько шагов в его сторону. Бенджамин тут же протыкает воздух дулом «Штейера».

— Скажи им, что я говорю правду, — повторяю я. — Скажи им, кто ты такой.

На мгновение Умре закрывает глаза, но тут же распахивает их — широко-широко. Возможно, надеясь увидеть ухоженные лужайки, официантов в белых ливреях или белый потолок одной из своих спален, но вместо этого его взгляд опять утыкается в горстку грязных, голодных, напуганных людей с автоматами. И он тяжело оседает к парапету.

— Ты ведь знаешь, что я прав, — не отступаю я. — Вертолет, который прилетит сюда… ты знаешь, для чего он. И что он сделает. Ты должен сказать им. — Я делаю еще несколько шагов. — Скажи, почему им придется умереть. Используй свой голос.

Но Умре уже спекся. Голова безвольно упала, глаза снова закрылись.

— Умре… — говорю я, но тут же замолкаю, так как слышу короткий шипящий звук.

Бернард. Он стоит неподвижно; взгляд опущен на крышу, голова чуть набок.

— Я слышу его, — говорит он.

Никто не двигается. Все словно застыли.

И тут я тоже слышу. А затем и Латифа, и Франциско.

Далекая муха в далекой бутылке.

Умре то ли тоже услышал, то ли просто поверил, что услышали все остальные. Голова дергается вверх, глаза открываются.

Но я не могу больше ждать. Я иду к парапету.

— Что ты делаешь? — говорит Франциско.

— Эта машина убьет нас, — отвечаю я.

— Она здесь, чтобы спасти нас, Рикки.

— Чтобы убить, Франциско.

— Сволочь, твою мать! — орет Бенджамин. — Ты чего вытворяешь?!