Торговец пушками

Но ничто не могло смутить Александра Вульфа, потому что он видел свет, и свет этот был зеленым. Зато очень многое смущало его дочь, и рассерженный зверь знал об этом. Зверь знал, что Александр Вульф начал свой жизненный путь с немецким языком в качестве родного и Америкой в качестве первой религии; что в семнадцать он торговал из задней двери автофургона плечиками для одежды; что жил в одиночку в подвальной каморке в заштатном городишке под названием Лоуз, штат Нью-Гемпшир, так как родители его умерли, не оставив ему в наследство даже десятки. Вот откуда пришел Александр Вульф, и вот куда он был готов вернуться, если понадобится. Для Александра Вульфа бедность не была чем-то мрачным, чем-то неведомым, чем-то устрашающим.

Но его дочь была совсем иной. Вся ее жизнь состояла из больших особняков, больших бассейнов, больших машин и больших курсов ортодонтальной терапии. Бедность и нищета пугали ее до смерти. Страх перед неведомым делал ее уязвимой — и об этом зверь тоже знал.

И тогда кое-кто сделал ей предложение.

— Вот, — сказала она.

— Именно, — сказал я.

У Сары дробно стучали зубы, и я вдруг осознал, как же долго мы просидели здесь. И как много еще нужно сделать.

— Пожалуй, я лучше отвезу тебя домой, — сказал я, вставая.

Однако, вместо того чтобы подняться следом, она лишь крепче вжалась в скамейку и вся согнулась, обхватив руками живот, словно от боли. Потому что ей и вправду было больно. Когда она снова заговорила, голос ее звучал едва слышно, и мне пришлось присесть на корточки у ее ног, чтобы расслышать, что она говорит. И чем ближе я склонялся, тем ниже опускалась ее голова, избегая моего взгляда.

— Не наказывай меня, Томас, — прошептала она. — Не казни меня за смерть отца — я могу и сама это сделать, без твоей помощи.

— Я не казню тебя, Сара. Я просто хочу отвезти тебя домой — вот и все.

Она подняла голову и посмотрела на меня. Ее снова захлестывал страх.

— Но почему? Мы же вот они — здесь, сейчас. Вместе. Мы можем делать все что хотим. Уехать куда угодно.

Я смотрел себе под ноги. Она все еще ничего не поняла.

— И куда же ты хочешь уехать?

— Ну это ведь совсем неважно, так? — Вместе с отчаянием креп и ее голос. — Главное — мы можем. Господи, Томас, ты ведь знаешь… они могли манипулировать тобой, потому что угрожали мне, и манипулировали мной, потому что угрожали тебе. Вот как они это делали. Но теперь — все. Теперь мы можем уехать. Убежать.

Я покачал головой:

— Боюсь, сейчас это уже не так просто. Да в общем-то, никогда и не было просто.

На мгновение я задумался, прикидывая, сколько я могу ей рассказать. Ничего — вот сколько мне следовало ей рассказать. Но… пошло оно все!

— Пойми, Сара, речь идет не только о нас. Исчезни мы сейчас — и погибнут другие люди. Погибнут из-за нас.

— Другие люди? О чем ты? Какие другие люди?

Я улыбнулся ей, надеясь хоть чуточку успокоить.

— Сара… Ты и я…

Я поежился.

— Что?

Я глубоко вздохнул. Иных слов у меня не было:

— Мы должны поступить правильно.

7

Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,

Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает.

Редьярд Киплинг

Не стоит ехать в Касабланку, ожидая, что все будет как в известном фильме.

На самом деле, если вы не шибко заняты и ваш рабочий график вам позволяет, не стоит ехать в Касабланку вообще.

Нигерию и соседние с ней прибрежные страны часто называют «подмышкой Африки». По мне, так это несправедливо. Могу сказать по опыту, что народ, культура, природа и пиво в этой части света — просто высший класс! Однако если посмотреть на карту — прищурившись, да в затемненной комнате, да в самый разгар какой-нибудь игры вроде «На что похож этот кусочек побережья?», — то, возможно, вы и в самом деле скажете: мол, да, согласен, Нигерия действительно имеет какую-то отдаленно-подмышечную форму.

Не повезло Нигерии.

Но если Нигерия — подмышка, тогда Марокко — плечо. И если Марокко — плечо, тогда Касабланка — большой, багровый, уродливый прыщ на этом плече — вроде тех, что как назло вскакивают именно в то утро, когда вы с вашей суженой (либо суженым) собираетесь на пляж. Прыщ, который больно трется о бретельку лифчика или подтяжку (в зависимости от того, какого вы рода), и вы клятвенно обещаете себе держаться отныне подальше от свежей зелени.

Касабланка — жирная, беспорядочная и индустриальная; город бетонной пыли и дизельных выхлопов; город, где солнце словно выбеливает цвета вместо того, чтобы делать их ярче. Город, где не на что смотреть, — если только вид полумиллиона бедняков, цепляющихся за жизнь в лачужном муравейнике из картона и рифленого железа — это не то, что заставляет вас паковать сумки и прыгать в самолет. Насколько мне известно, там даже нет ни одного музея.