Торговец отражений

— Как крещение во что-то прекрасное, — пошутила Грейс и аккуратно, от висков, плавным перебором пальцев начала снимать капли с волос. Они посыпались на пол.

Легенды прошлого смотрели на вдохновленную Грейс, раскрыв рты от удивления.

— Да шучу я! — рассмеялась Грейс. — Просто вода прикосновениями напоминает тебе о том, как же все-таки хорошо жить.

Осборн улыбнулся.

— Ну и хорошо, — ответил он.

В комнате Осборна темно. Взгляды рассеялись, ароматы дома исчезли с последним драгоценным камнем, упавшим с волос Грейс. Это вновь была черная и неуютная коморка, прожженная сигаретами, излитая спиртом и задыхавшаяся от недостатка воздуха. Открыли бы окно, но холодно, а Осборн боялся простыть и потерять голос.

— Я горжусь тем, что ты любишь меня, — сказала вдруг Грейс, поднялась и подошла к парню.

— Это ты о чем? — переспросил он и бросил зонтик в кучу грязного белья. Развернулся и посмотрел на Грейс сверху вниз, мокрый и растерянный.

— Ты заступился за Сабрину и Лизу. Единственный заступился. Это поступок человека.

— А, ты об этом… Это нормально, ничего особенного, правда. Я просто осудил какого-то полудурка.

— Но другие даже не пошевелились.

— Я за других не в ответе.

— Но в ответе за себя. И ты можешь гордиться собой. — Грейс улыбнулась.

— А, ну да. Наверное.

Осборн стоял посередине комнаты. С волос капало, на шерстинках свитера сверкала вода. Но Осборн не дрожал. Казалось, настолько задумался, что позабыл о холоде.

— Сними свитер, простынешь, — напомнила Грейс.

— А, свитер?

— Да, он мокрый.

Осборн пощупал рукав, задумался.

— Точно. Сейчас.

В куче чистого белья на комоде Осборн быстро переоделся в сухой свитер. Джинсы бросил на пол, отпихнул ногой к углу и вытащил из-под подушки домашние штаны. Его пошатывало от принятых таблеток, и чтобы надеть их, пришлось сесть на край кровати.

— Это все мой отец. Он тот еще борец за справедливость, — сказал парень и вытащил из-под матраса носки. — Считай, это его благодарить надо, а не меня.

Грейс села рядом с Осборном и подперла подбородок ладошками.

— Я тебе разве не рассказывал?

Грейс покачала головой.

— Хочешь послушать?

— Конечно.

Осборн покрутил в руках второй носок, с дыркой на большом пальце, даже просунул в нее палец, а потом обреченно вздохнул и надел. Говорил он тихо, не как обычно, словно пробираясь сквозь враждебные воспоминания и проигрывая в схватке с ними.

— Как-то раз, помню, мы поехали на фестиваль. Это было какое-то волшебное время. Мне лет шесть, лето, жара, по стране туда-сюда колесят водители, все ищут солнца. И весело как-то, легко. Ну, хотя, как может быть сложно в шесть лет… Я всегда валялся на заднем сидении. Не сидел, а лежал. Сидеть скучно. Помню, все окна открыты, горячий ветер бьет по лицу, пахнет дымом, дорожной пылью и цветами. И маминым попкорном: она его пачками ела. Родители сидели впереди и слушали музыку, Black Sabbath, дебютник, потом «Paranoid20». Ехать долго, мы два прослушали. Родители подпевали, мама даже изображала, как на гитаре играет. Хотя, знаешь, никогда даже не пыталась научиться. Она даже перья в волосы вплела, какие-то бубенчики, они звенели на ветру… Мама надела одну из своих широких кофт с кисточками, которые тогда часто носила, и сапоги. Отец был в очках от солнца, в шляпе и какой-то рубахе в огурцах, оранжевой такой, яркой. Я звал его апельсином, а он смеялся. Мы выглядели как хиппи из конца шестидесятых, ехавшие на Вудсток, только ехали мы на внедорожнике, который взяли в кредит, и в бардачке у отца валялись документы на сделки.

Осборн замолчал и улыбнулся. Что-то вдохновенное, похожее на искру, промелькнуло на его лице и — угасло.