Торговец отражений

— Хорошо. Даже если оврагов тут нет и лосей тут нет. Не думаете, что ехать в темноте опасно? Мы даже протянутой руки не увидим! О себе тоже не беспокоиться?

— А ты не протягивай, — сказал Луис и улыбнулся.

— Почему мы просто не можем включить свет?

— Так нужно, — вздохнув, наконец ответил Шелдон.

— Откуда ты знаешь, как должно быть?

— Я знаю.

— Еще одно знание свыше? — хмыкнул Джим, но так и не дождался ответа и отвернулся.

— Скоро это кончится, Джим. Осталось совсем немного, — сказал Луис.

— Можно конкретики? Что кончится?

— Все закончится сегодня. Ты знаешь, что это значит.

— А вам это кто напел?

— Кто и вам. Вы просто не слышите очевидного.

— Звучит как оскорбление.

— Но это печаль, Джим. Мне незачем вам врать.

Джим больше не напоминал о фарах, но так и не успокоился. Смотрел вперед, словно пытался привыкнуть к темноте и разглядеть впереди опасность, но ничего не видел, ни блага, ни кошмара. Он был близок к тому, чтобы расплакаться, но устал, чтобы хотя бы закрыть глаза. Чувствовал, что вряд ли сможет открыть.

Лиза беспокоилась, но по-своему. Она задремала. Глаза приоткрыты, но закатились, и белая полоска белка виднелась под полузакрытым веком. Лиза тихонько посапывала и лежала на плече Джима. Казалось, она спокойна. Однако Лиза никогда не спала в присутствии других и точно не смогла бы уснуть в темноте.

Сабрина выглядела так, словно могла рассыпаться от неаккуратного прикосновения: губы беззвучно сжимались, будто бы сдерживая слова, а пальцы вытянулись, дрожали. Она не видела себя, только чувствовала, как кожа кололась о воздух, как дышать становилось тяжелее, а сердце билось о кожу изнутри, больно, неприятно, но, как ей казалось, необходимо.

Только профессор Френсис был по-настоящему спокоен. Он смотрел в окно. Смотрел так, будто во мраке и в самом деле мог что-то разглядеть. Если бы можно было бы рассмотреть его лицо, заметили бы улыбку, спрятавшуюся в тени усов. Он ждал. Уже предчувствовал. Никто не верил ему.

— У нас есть вода? — тихо спросила Грейс.

— С собой? Скорее всего нет, — подумав и постучав по карманам, ответил Луис.

— Мы даже воды не взяли? — удивился Джим. — А если кому-то станет плохо?

— Можно открыть окно, — спокойно сказал Луис.

— На улице холодно. А если кто-то начнет задыхаться? Как можно поехать в такую даль без воды? — продолжил Джим.

— Тогда худшее, что ты можешь сделать, Джим, — это заставить человечка захлебнуться водой на такой дороге. Все равно нам не стоит беспокоиться о воде.

— Это почему?

— Потому что там будет много воды. Еще напьемся.

Грейс смотрела в окно. Пыталась увидеть что-то в темноте, но глаза, пусть и привыкшие к мраку, не могли увидеть. Грейс только замечала, как силуэты деревьев сменяли друг друга, быстро, как на конвейере. Они тоже бежали, обгоняли друг друга, надеясь достигнуть несуществующего финиша. Весь мир спешил. Он не успевал. А их машина стояла на месте.

Что-то не так, явно не так. Даже переглядывания во тьме, даже поиски чужого взгляда и тревоги, затаившейся в нем, не помогали. Чувства стали другими. Прежде обостренные, реагировавшие на малейший звук, на каждый порыв ветра, на малейшее тепло, они вдруг притупились и распознавали только одно: страх.

Они думали, что привыкли ко тьме. Что прожив долгое время в доме зла смогут видеть в темноте как при свете, но ошиблись. Тьма все еще чужая и не собиралась становиться менее враждебной. Тьма колола, пугала, шептала, обнимала ледяными руками и забиралась внутрь, смеялась. Ее смех был холодный, жуткий, как смех смерти.

Они думали, что насколько свыклись с мыслью о конце, что примут, окунутся во мрак, чтобы выйти из новыми. Но в ту ночь вдруг стали ценить жизнь.

Грейс тоже чувствовала, как сердце забивалось, но молчала. Все еще по привычке, забывая, что больше можно было не притворяться. Отражения больше не нужны — они рассыпались. Мир объял огонь и спалил, изничтожил. И они, последние выжившие, катились по пепелищу, обступаемые пеплом, и задыхались.

Настоящее пахло прощанием. В тот час благовония ощущались сильнее. Стены пали, разрушились прежнее погибло, как исчезло и все, чему они прежде верили.

Был ли мир дорогой к концу или смерть поглотила мир в мгновение, когда машина вступила на последнюю дорогу? Грейс думала, Джим думал, все задавали себе один и тот же вопрос, но не знали ответа. Никакого объяснения страху нет, кроме одного: они всего лишь люди. Боги бы не боялись.

— Лучше бы мы остались, — сказала вдруг Сабрина.

Грейс закашлялась. Шелдон молчал. С его стороны не слышно ни одного звука. Казалось, он даже не дышал, а строгий профиль, прорисовывавшийся сгустившимся мраком на фоне черноты, становился совершенно каменным.

— Мы не могли остаться, — ответил он не сразу. — Ты сама знаешь это.

— Мы не готовы.

— Мы готовились к этому все это время. Все, что мы делали, было ради этой ночи. Ты знаешь. Мы не могли остаться.

— Могли. Ты сказал идти, — прошептала Сабрина и, кажется, тихонько всхлипнула.

— Я не говорю ничего от себя, ты знаешь это. Он говорит моим голосом.

— Но Джексон не хотел нам страданий.

— Он и не хочет.