Тополь Дрожащий

Прошло несколько месяцев. Боря постоянно отлучался из дому, чтобы вытрясти тоску от закатившегося куда-то под желудок сердца. Семен Петрович сидел дома, как осужденный, и горько пил. Боря метался между ним и собой, но в этой печали помочь ему не мог никто. Дни на работе проходили без происшествий, домой он возвращался за полночь, с головой, будто набитой металлической стружкой. Телевизор все так же исходил актами самоуничижения государства – как монах, усмиряя плоть, бьет себя плетью, так и сильные мира читали-перечитывали мантру о значительных проблемах и отсутствии решений. Но непоследовательность, разлапистость противоречивой речи были больше похожи на исповедь нераскаявшегося Казановы, чем на смирение оступившегося человека.

У Бори появилось ощущение, что жизнь огибает его, едва касаясь, походя, будто случайно. Сил не было ни на что, при том, что он практически ничем не был занят. Пустые игры, пустой дом, пустой треп, из которых кто-то выцедил, выморил весь смысл, оставив песок. Боря любил дожди, но они не прекращались недели, и, в конце концов, даже эта, несвойственная русскому югу погода, начала давить.

Уже несколько дней подряд Боря не видел Семена Петровича, они не состыковывались ни во времени, ни в пространстве, и он чувствовал за это вину. Наконец, ранним утром понедельника, он встретил его в неизменной позе барина за столом – ладони под животом, ноги довольно протянуты.

– Утречко доброе! Думаю я, чушь это все!

Боря удивился завязке, но виду не подал.

– Что именно, Семен Петрович?

– Да это вот всё! Нету у меня никакого рака! Нету! Я почитал тут подшивочку, значит, «Здоровья» от твоей бабушки покойной, так там то же самое описано, что у меня, да совсем не рак!

– А что же?

– Порчу навели, суки!

Боря едва подавил смешок.

– Какую порчу?

– Я, перед тем, как заболело, пил с мужичком одним в подъезде, знаешь его, Юрка, который скорую водит..

Конечно, он знал его, этого разложившегося, похожего на бульдога шофера, который часто, пьяный, лежал на ступенях под окном и кричал в пустоту, не в силах подняться.

– Стоим мы с ним в подъезде, и тут заходят эти, из недавно въехавших, черномазые, которые напротив живут. И как-то слово за слово, в общем, зацепил я одного из них, молодого, плечом. Ну всяко бывает, качнуло. Так вот, баба его, слышу, поднимается и тарабарщину какую-то мямлит, и на меня из-под платка зыркает, зыркает, глаза – как черные угли. Тут-то меня и прихватило. Точно она. Надо меня к колдуну отвести.

Боря слушал и не верил своим ушам. Конечно, Петрович никогда не отличался рационализмом, но над шоу экстрасенсов регулярно издевался в самых грубых выражениях, как, впрочем, и над схождением благодатного огня в Иерусалиме. Креста на нем тоже не было, однажды Борис спросил, крещен ли он – тот ответил, что да, но распятие потерял давно, когда купался пьяный, обзавестись новым было лень.

– Семен, я со всем уважением, но это уже бред – зачем идти к шарлатанам, деньги тратить?

– Здоровье, сынок, оно такое, – задумчиво сказал пьяница, – Не в лоб, так по лбу.

15

В темном полуподвале с железными дверьми висел дым от благовоний. Боря шел, поклонившись в пояс, чтобы не биться головой о низенькие дверные косяки и непрерывно чихал. Экстрасенс оказался модно одетым молодым человеком с калиостровской бородкой, широкими очками, похожий то ли на Троцкого, то ли на эмблему забегаловки KFC. Увидев Петровича, он всплеснул длинными и гибкими, как щупальца, руками, заботливо взбил для больного подушки; Боря же положил на круглый стол заготовленную детскую фотографию Петровича, на которой тот стоял с удочкой на берегу маленькой речки, кусок имбиря и чекушку водки.

– Приветствую! – быстро проговорил колдун, – Зовите меня Эммануил. Так, Семен Петрович, пьем, значит, видно, хотим кодироваться?

Тот поднял на него уставшие глаза.

– Да нет, болею я.

Эммануил, если и растерялся, вида не подал, и продолжил.

– Всякая болезнь в основе своей имеет болезненную сущность и скверну, народом именуемую порчею, древние знали секреты излечения такого рода недугов, это такой poculum, что по-латински значит проклятье – он широко улыбнулся – понимаете, к чему я клоню? Покулум, поколоть – древние русы знали, что раскалывает такая мерзость душу человека, энергетические каналы нарушаются, уходит жизнь, значит. Сладить с ней можно только через influit, что по-латински значит «обряд», изменяющий, меняющий жизнь, отсюда английское influence, влияние, и наше, исконно русское, инфлюэтивный, такой, значится, влиятельной.. пойдите отсюда, работаем! – закричал он внезапно на ухмыляющегося Борю. Глаза у Петровича горели нездоровым светом, будто ему дали объяснение всех частей его жизни.