Тополь Дрожащий

Наш герой покинул святилище, и что было дальше – ведомо одним тем двоим, только больной вышел оттуда исполненный сил и невероятно возбужденный, от него слегка пахло имбирем и водкой. До самого дома он, как ребенок, которого сводили в зоопарк, пытался объяснить, что происходило в этом тесном, грязном подвальчике, но слова путались, а передать многословную и неграмотную мысль – задача не для запойного. Часто звучали слова «ярило» и «ядрица»; Эммануила он уже называл не иначе, как Прото-жнец, его штанина почему-то была распорота и развевалась на ветру, а когда полы ее поднимались – становился виден нацарапанный на голени солярный символ.

16

Деревья под окном быстро гнулись под порывами ветра, ходили влево-вправо, как дворники автомобиля. Семен Петрович закричал среди ночи. Боря вдруг оказался на улице. Какой-то мужик, как мешок, лежал на земле. Стеклянные глаза его смотрели на угол гаража, мелко дергалась нога в прохудившимся ботинке, икры были перемотаны пожелтевшими бинтами.

Вытравленные солнцем мокрые волосы налипли на лоб, беззубый рот приоткрылся, и кадык на горле ходил ходуном, как поршень, пытаясь набрать в горло воздух. Боря упал на колени в лужу, разорвал на нем рубашку, обнажив грудь с серебряным крестом и татуировкой серпа и молота, наваливаясь на руки всем телом, начал делать прямой массаж сердца.

– Помогите! – кричал он – Кто-нибудь, человек умирает!

Он гнал от них смерть, ветер бил ему в спину, но этого он не чувствовал и минута тянулась вечность. На плечо ему легла чья-то рука, он обернулся и увидел сухого, как выжатый лимон, старика. Тот держал огромного деревянного идола.

– Сынок, помолись Яриле, помяни космос.

Боря сбросил жилистую кисть и с остервенением, ритмично, начал бить в грудь кулаком, раз за разом, на выдохе. Раз-два, вдох, раз-два, вдох, пот залил, ест глаза, раз-два, вдох. Живи, живи!

Наконец, он упал рядом с мертвецом, обессилевший. Старика рядом уже не было, улица совсем опустела. Боря полез за мокрыми сигаретами в карман. Зажигалки не оказалось, прикурить было нечем. Оставлять труп лежать на земле было неправильно, неверно, как его бросишь? Придется сидеть. Стало холодно, Боря поднялся и тут же сел на корточки. Он похлопал по карманам пиджака мертвеца и услышал, как перекатываются в бумажном коробке спички, помедлил, аккуратно достал их и, поморщившись, закурил. Закрыл глаза, чувствуя ноющий кулак, и начал медленно переносить вес с пяток на носки ботинок, и скоро ему начало казаться, что он сидит на волнах. Докурив, хотел затушить бычок. Тело исчезло, Боря был на улице один.

Он проснулся, услышав за окном раскаты грома, и молния ослепила его.

17

Жизнь изменилась. Семен Петрович требовал все больше ухода, становился занудным, ничего не хотел слушать. Больной человек – всегда не подарок, а алкоголик и подавно. Боря готовил до и после работы, но успевал далеко не все, и, не умея распорядиться своим временем, сам часто оставался голоден. Работа его оказалась из того класса занятий, что даже с частыми выходными забирают себе всю жизнь – она выжимала до капли, делать домашние дела было некогда, после смены можно было только лежать и отдыхать.

В уходе за больным, который сваливается на плечи молодого человека, есть определенный романтический ореол жертвенности, который, однако, рассеивается в первые же полгода новой жизни. Дальний родственник, с которым ты никогда не общался близко, никогда не любил его, только чувствуешь долг, как всякий настоящий русский при виде чужого несчастья. Скрывать свой быт от знакомых Боря и не думал. Если что и утешало его – так это то, что можно было рассказывать об этом и натыкаться на сопереживание, кивки и, редко, сочувственные поцелуи.

Болезнь прогрессировала, но за ежедневной суетой и уходом Боря и не заметил, как его сосед стал лежачим больным и мог только переносить тело из положения «сидя» в положение «лежа». Юноша купил маленький телевизор и поставил его на подоконник у ног Петровича; тот целыми днями, пока Боря был на работе, щелкал пультом и угасал. Боли становились сильнее, он постоянно кашлял с кровью. Его лицо опухло, щеки наползли на глаза; он был бледен, как толстая актриса японского театра кабуки. Так они жили месяц, когда, наконец, Семен не позвал Борю проститься.

18

– Борь, я никогда тебе не говорил, но я тебя люблю.

Пыльный, похожий на мумию старик держал руку на плече у Бориса.

– Я не знаю, что бы я без тебя делал. Помню, была у меня Люба, когда меня из армейки привезли, так же за мной ухаживала. Любка. Люба-голуба. Умерла потом. Машина сбила. Только ты у меня. Спасибо тебе. Не знаю, что бы я без.. – начал он по второму кругу.