Том II

Побуждаемый этою христианскою потребностью, благочестивый путешественник отправляется из Вены в Александрию. Ученые труды его ознаменовываются счастливыми результатами с самого первого шага в путь: в Триесте, верный классическим своим воспоминаниям, он открывает римскую надпись и срисовывает одежду поселян, сохранившую отпечаток древности; пользуясь несколькими днями, остающимися до отплытия корабля, который перевезет его в страну пирамид, он посещает Венецию и Аквилею. Строго соблюдая правило, принятое в самом начале и сообщающее такую свежесть рассказу, — «избегать, сколько возможно, описаний, повторяемых во всех путешествиях» (предисл. к «Путешествию по Египту и Нубии»), он не передает впечатлений, произведенных на него Влециею, «о которой уж так много известно читателю», но посвящает несколько интересных страниц «забытой всеми путешественниками» Аквилее, где находит древний, неизвестный до того времени жертвенник, на котором написано имя Герения, друга цицеронова. Предания классической древности сопровождают его в плавании вдоль итальянских и греческих берегов; но вот и песчаное прибрежье Египта.

«Первые воспоминания, пробудившиеся во мне, были библейские, — как бы невольно вылетело из уст моих; из Египта воззвах сына моего! Тут колоссальный образ Моисея, с распростертыми дланями рад народом израильским, предстал моему воображению» («Пут. по Er.» I, 31).

Александрия производит унылое впечатление своим нынешним некрасивым видом, своими некогда чудными, теперь искаженными рукою невежд развалинами; «но (говорит благочестивый автор) ни обелиск Клеопатры, ни колонна Помпеева не обращали столько моего внимания в Александрии, как тот малый остров, откуда свет божественного писания, столь долго таившийся в земле обетованной, разлился по всему миру», где совершен был перевод священных книг семьюдесятью толковниками. И при этом случае, основываясь на положительном свидетельстве Иосифа Флавия, говорящего, что жилище для переводчиков было назначено на острове, автор исправляет ошибку ученой французской комиссии, которая полагала, что место, где переведена библия, находилось на твердой земле (I, 44). Потом, рассказав историю христианства в Александрии, он переходит к описанию так называемой Помпеевой колонны, и, опровергая мнение, будто бы это памятник Диоклетиану, признает вероятнейшим, что колонна воздвигнута в память основателю города, Александру Македонскому. За обозрением развалин следует интересная глава о нынешней торговле Александрии и о египетском флоте. Другая глава посвящена плаванию до Каира, развалинам Саиса, воспоминаниям

о монастырях и святых отшельниках, прославивших пустыню Среднего Египта. В Каире автор остается довольно ^олго, подробно обозревает его здания, различные учреждения Мехмеда-Али, находящиеся в городе и окрестностях, нр5вы жителей, рассказывает интересную историю Мехмеда-Али и объясняет систему орошений (стр. 100–198). Две следующие главы посвящены поездке к пирамидам. Исследование их внутренности, соображение различных мест у древних писателей приводит русского ученого к заключению, что обыкновенное предположение, будто бы пирамиды были надгробными памятниками фараонов, несправедливо; свое собственное мнение о их назначении автор высказывает так:

«Но к чему эти таинственные пути и галлереи? К чему этот сфинкс, стерегущий подошвы пирамид? Теперь, когда я посетил храмы древнего Египта и Нубии, я вижу, что сфинксы не воздвигались египтянами иначе, как у преддверия храмов, а не у гробниц; Плутарх говорит определительно, что: «Сфинксы ставились обыкновенно перед храмами: египтяне выражали ими свою символическую феогонию» (de Iside, § 9). Из этого, мне кажется, само собою обнаруживается, что пирамиды хотя и заключали в себе прах их первых основателей, но, вместе с тем, они служили как бы храмом, для некоторых религиозных таинств, о которых нам остались темные предания в древних писателях. Пирамиды в Мерое имеют при входе их пристроенные пилоны, как у храмов… Скажем также, что едва ли не из-под сфинкса надобно искать путей во внутренность пирамид; даже символический образ сфинкса представляет много поводов к таким догадкам в стране, исполненной глубоких символов» (I, 216–218). '

«На конце ее (горизонтальной галлереи второй пирамиды) находится так называемая погребальная комната. Тут найден был вскрытый уже саркофаг с остатками костей. Эти кости были впоследствии исследованы в Лондоне, и оказалось, что оин не человечьи, а бычачьи; если это правда, — вот еще довод, что так называемые погребальные комнаты царей и цариц не суть их настоящее место погребения — и по этому обстоятельству невольно представляется мысли поклонение египтян быку Апису» (I, 223).