Том 9

В первом опубликованном варианте пьеса «Орел и орлица» состояла из девяти картин. При переделке Толстой исключил четвертую картину — «Двор баронской мызы под Ревелем», где было показано, как в беседе с пленным ландмаршалом Филиппом Беллом у Курбского созревает решение перейти на сторону польского короля Сигизмунда Августа. В окончательной редакции эта сцена заменена тремя новыми картинами: «Площадь в Полоцке» (картина четвертая), «Моленная в доме у Ефросиньи Старицкой» (картина пятая) и «Арка крепостных ворот. Бегство Курбского» (картина шестая).

Интересно, что в первоначальном варианте шестой картины Курбский отводил от себя обвинения в сговоре с польскими воеводами. Вот как звучал его диалог с Козловым:

«Курбский. Так ли все в Москве, Юрий Всеволодович, как ты говоришь? Царь гневен, что я войско потерял. А мало я городов повоевал ливонских — славы и чести его ради? Короли трепещут при имени моем! А мне — спросонья, среди ночи — натянув шубенку — дрожать от страха под воротами! Как в омут бросаюсь… Уж я и гол и нищ… Вам, холопам, живот дорог, нам — гордость честнее живота…

Козлов. Андрей Михайлович, часу тебе нельзя медлить… Не веришь мне: ей-ей, Малюта Скуратов сказал царю, что ты-де войско нарочно подвел под сабли гетмана Радзивилла.

Курбский. Оговор, бесовский оговор…» (Архив А. Н. Толстого.)

В последней редакции Курбский уже не отрицает того, что он преднамеренно погубил войско Ивана IV. В его речи слышна теперь не оскорбленная гордость опального вельможи, а закоренелая ненависть феодала к посягнувшему на его права царю-самодержцу. Это заострение отрицательной характеристики Курбского связано с общим направлением работы Толстого над образами бояр.

Показу боярства как крупной реакционной силы, пытавшейся парализовать начинания Ивана IV, посвящена и другая картина, введенная драматургом в окончательный текст пьесы — «В моленной у княгини Ефросиньи Старицкой». Раскрывая в ней тайные замыслы врагов Грозного, А. Толстой хотел показать реальное существование боярских заговоров, которые, по утверждению большинства дореволюционных историков, существовали лишь в воспаленном воображении царя.

Сцену в Полоцке Толстой поставил непосредственно после исповеди Ивана перед Марьей Темрюковной. Этим создавалось необходимое нарастание действия — вырвавшаяся на волю мысль Грозного претворялась в дела. Картиной взятия Полоцка автор, кроме того, дополнял образ Грозного-полководца и раскрывал положительную программу его завоеваний.

Введение трех новых картин повлекло за собой и некоторые изменения в составе действующих лиц пьесы. В варианте 1942 года отсутствовали такие персонажи, как Юрий Всеволодович Козлов, воевода Новодворский, слуга Курбского Василий Шибанов, полоцкий воевода Двойна. В то же время при редактуре автор исключил роли Филиппа Белла и князя Ухтомского, а воевода Петр Иванович Шуйский был заменен Юрьевым.

Более глубокое обоснование получило в последней редакции такое важное мероприятие Грозного, как учреждение опричнины. Драматург расширил речь Ивана IV на Лобном месте, дописав новые строки (от слов «хотят жить по-старому»… до «Увы! Рассвирепела совесть моя…»), обличающие предательскую политику бояр-вотчинников. При переделке следующей, девятой картины Толстой также сделал большую вставку, вложив в уста Ивана развернутое определение опричнины как «бранной силы» царя, «великого войска великого государя».

Существенные изменения были внесены в последний диалог царя с Сильвестром и в речь Ивана IV, обращенную к ворвавшимся во дворец вооруженным боярам (картина третья). Усиливая гневные, повелительные интонации, А. Толстой в то же время насыщает монолог Грозного конкретными заявлениями о силе и неограниченности царской власти. Так, слова Ивана: «Вся русская земля наша — единая вотчина, и я ей пастух…» — заменяются более категоричным утверждением: «Русская земля — моя единая вотчина. Я царь, и шапка Мономахова на мне — выше облака…» В обращение Ивана IV к боярам автор вводит новое слово: «Холопы»; к словам «неистовый обычай старины, что я — равный вам, забудьте…» добавляет: «забудьте со страхом».