Том 9

Не подлежит сомнению, что, побуждая графа Малмсбери к подписанию договора от 8 мая 1852 г. о датском престолонаследии, барон Бруннов сумел завлечь его в свои сети неоднократными заверениями в том, что его августейший повелитель питает слабость ко всем существующим договорам. И когда он уговаривал графа, только что горячо приветствовавшего узурпацию Бонапарта, заключить тайный союз с Россией, Пруссией и Австрией против этого самого Бонапарта, он тем самым давал величайшее доказательство своего искреннего стремления к сохранению существующих территориальных соглашений.

Чтобы объяснить внезапную и неожиданную перемену, происшедшую в русском императоре, граф Малмсбери прибегает к психологическому анализу, рассматривая «настроения, повлиявшие на образ мыслей русского императора». «Чувства императора», — уверяет он, — «были задеты поведением французского правительства в отношении святых мест». Правда, Бонапарт, чтобы успокоить эти задетые чувства, послал в Константинополь г-на Делакура, «человека с чрезвычайно мягким и покладистым характером». «Но, — продолжает граф, — по-видимому, то, что произошло, не изгладилось из сознания русского императора», и у него остался осадок горечи против Франции. Следует признать, что г-н Делакур разрешил вопрос в окончательной форме и вполне удовлетворительно перед тем, как в Константинополь прибыл князь Меншиков. «Но, несмотря на это, умонастроение русского императора не изменилось». Эти настроения и проистекавшее из них ошибочное представление были так сильны, «что император все еще подозревает турецкое правительство в стремлении предъявить России такие условия, на которые оно не имеет никакого права». Граф Малмсбери признает, что не только «какому-либо человеческому существу», но даже и английскому лорду «не дано читать человеческих мыслей»; тем не менее «он не может не считать себя способным объяснить эти удивительные настроения, повлиявшие на образ мыслей русского императора». Наступил, говорит он, такой момент, который в течение многих поколений русский народ приучали рассматривать как «время, предопределенное для завоевания им Константинополя и восстановления Византийской империи». Он допускает также, что «нынешний император» разделяет «эти чувства». Первоначально проницательный граф рассчитывал объяснить дело тем, что император упорно подозревал турецкое правительство в намерении нарушить его права; теперь же он объявляет, что император только потому подозревает Турцию, что считает наступивший момент подходящим для того, чтобы ее проглотить. Дойдя до этого пункта, благородный граф принужден был изменить ход своих логических рассуждений. Вместо того, чтобы говорить о новых настроениях, повлиявших на образ мыслей русского императора и приведших к изменению прежних обстоятельств, он теперь ссылается на обстоятельства, которые сдерживали в течение некоторого времени честолюбивые умонастроения и старые традиционные чувства царя и не позволяли «открыть дорогу искушению». Эти обстоятельства сводились к одному весьма важному факту, а именно, что граф Малмсбери в тот период был «в составе» правительства, а в другой период — «вне» его.

Когда он был «в составе», он первый не только признал Бустрапу[249], но даже оправдывал его клятвопреступления, убийства и насилия. Но после этого

«тогдашние газеты стали непрерывно нападать на то, что они называли раболепной и пресмыкательской политикой по отношению к французскому императору».

Пришло к власти коалиционное министерство, и с ним сэр Дж. Грехем и сэр Чарлз Вуд,

«которые клеймили на публичных собраниях политику и личность французского императора, а заодно клеймили и французский народ за то, что он избрал себе этого принца в государи».

Затем последовала черногорская история[250], и коалиционное министерство

«позволило Австрии настаивать на том, чтобы султан не применял дальнейших насильственных мер против восставших черногорцев и даже не обеспечил турецкой армии безопасного и спокойного отступления, в результате чего Турция потерпела урон в 1500–2000 человек».

Позднее последовало отозвание полковника Роуза из Константинополя, и английское правительство проявило нежелание отправлять свой флот в Безикскую бухту или Смирну одновременно с Францией. Все эти обстоятельства, вместе взятые, породили определенное умонастроение у русского императора, решившего, что народ и правительство Англии враждебно относятся к французскому императору и что между обеими странами невозможен никакой действительный союз.