Том 7. Произведения 1856-1869 гг.

— Ты думаешь, что она всегда такая была! Она была прелестна, и едва ли я кого нибудь такъ не то что сильно, но такъ хорошо любилъ, какъ ее.

— Что вы говорите? Не можетъ быть, — вскрикнула я съ такимъ удивленіемъ, что онъ почти засмялся.

— Ты думаешь, что вамъ однимъ позволено любить?

— Нтъ, серьезно?

— Еще какъ серьезно! Въ жизни у всхъ насъ, а особенно у меня в моей пустын Сахар, [въ] жизни были оазисы, и это едва ли не лучшій! Наврно лучшій. —

Тонъ его побдилъ меня. Я ужъ не удивлялась, но всей душой сочувствовала ему и хотла и не могла понять, какъ это могло быть.

Онъ долго посмотрлъ на меня.

— Дядя, разскажите мн.

— Вотъ, когда ты такъ смотришь... — Ну, хорошо, я расскажу. Только постой. Ты видла у брата мой портретъ?

— Ну да, про который я проиграла...

— [139]...пари, что это не я. — Да, но ты помни, что этотъ сертукъ былъ тогда новомодной. Ну, да вотъ дай свой поясъ.

— Мн широкъ, — сказала я, снимая.

[140]Онъ отмрилъ три четверти съ двумя пальцами, прикинулъ себ за спину, — концы пояса чуть показались по краямъ его живота.

— Ну вотъ, это была моя талія.[141] И этаго ничего не было, — сказалъ онъ, своей красивой загорлой рукой поднимая длинные блые бакенбарды.

— Ну, однимъ словомъ, вы были кто-то такой, но не дядя, а въ тысячу разъ хуже.

— Пожалуй, что хуже. Но я былъ такой. — Ну вотъ... — Я былъ еще въ университет...

— Нтъ, да вы хорошенько все, все разскажите, чтобъ я поняла. Я не могу представить себ, чтобы вы тоже соблазнялись.

— Ну, хорошо.[142]

-------

Мн было 16 лтъ. Я только что поступилъ въ университетъ и по[с]л напряженнаго, столь чуждаго 16-ти лтнему,[143] здоровому, полному жизни малому труда приготовленія къ экзамену пріхалъ къ дяд въ деревню.

Ходя въ грохот мостовой по раскаленнымъ майскимъ солнцемъ пыльнымъ городскимъ улицамъ, по бульварамъ съ запыленными липками, я думалъ о деревн, настоящей деревн, въ которой я выросъ и [воображалъ себя] въ деревн большимъ, студентомъ, <безъ принужденныхъ занятій,> съ правомъ когда хочу хать верхомъ, купаться, идти на охоту, лежать съ книжкой въ саду и ничего не длать кром того, что мн хочется, и это счастье казалось мн столь великимъ, что я не врилъ въ его возможность и отгонялъ мысль о немъ, чтобы не потерять послдней силы работать къ экзамену.

Но экзамены прошли, съ своими страшными тогда и тотчасъ же забытыми перипетіями, съ сомнительнымъ баломъ изъ латыни; я надлъ мундиръ и снялъ его и, распростившись съ профессоромъ, у котораго жилъ, въ первый разъ одинъ похалъ на почтовыхъ и пріхалъ къ дяд и скоро замтилъ, что я ожидалъ слишкомъ многаго, что было все то, чего я ожидалъ, но что въ этомъ положеніи, въ деревн, ожидалъ [я] еще большаго, и еще больше была несоответственность того, что я имлъ, съ тмъ, чего желалъ, чмъ она была, когда я держалъ экзамены.

Дядя, бывшій лейбъ гусаръ, воспитанный у езуитовъ, утонченный, остроумный старикъ (какъ мн тогда казалось, ему было подъ 50) принялъ меня ласково и отвелъ мн комнатку во флигел. Дядя цнилъ въ людяхъ больше всего вншность, чистоплотность, элегантность одежды, рчи и манеръ. Съ свойственной молодости способностью поддлываться подъ чужіе взгляды, я тотчасъ же усвоилъ себ то, что ему нравилось, и онъ былъ мною вполн доволенъ. Я сходился съ нимъ и съ теткой за обдомъ и ужиномъ, иногда сидлъ и, чувствуя себя польщеннымъ его вниманіемъ, какъ къ большому, слушалъ его разсказы, слушалъ его музыку и рчи о музык, и самъ разсказывалъ ему. Иногда онъ заходилъ ко мн въ мой флигель и радовался на чистоту и акуратность, въ которой я держалъ свое помщеніе.

Меня вншнее устройство моей жизни тоже радовало. Это было въ первый разъ, что я самъ по своему устроился и одинъ жилъ. По утрамъ я пилъ кофе у себя. Я вставалъ рано, купался, надвалъ чистое блье. Человкъ пока чисто-чисто (я очень взыскателенъ былъ тогда на чистоту) убиралъ мою комнату. Я приходилъ, акуратно и изящно разставлялъ свои вещицы у окна и садился съ книгой за кофе. Я читалъ философскія книги. И первые дни это радовало меня; но скоро я отрывался отъ книги, смотрлъ въ окно на елку и групу березъ, между которыми у дяди жилъ прежде медвдь, и красота этих березокъ, этой елки, травы курчавой, свта и тни, мухъ, собаки, свернувшейся кольцомъ, такъ начинали волновать меня, что я признавался себ, что эта акуратность, чистота, свобода и философія — не то, что что то другое, такое, которое удовлетворитъ мои желанія, нужно мн. Я представлялъ себ, какъ дядя жилъ встарину, когда былъ молодъ, какъ я буду жить посл, и въ душ поднималась тревога, и я придумывалъ, что бы мн длать, чтобы не пропустить время и наслаждаться какъ должно.