Том 7. Это было

– Вот это на-до!.. – сказал Кожух. – А то, оставили нас на произвол… немцев! Всех бы их растрясти, чтобы…

– Ра-ди!.. – яростно взвизгнул, с пикой, в полушубке наружу шерстью. – Думали… вот, под советами заслабеют, тогда прибегнем ташшить! Всех положим… Одна Россия – Совет будет!..

– И установим рижим! – повторил крепко малый. – Энти все, ду рол омы-черти!.. – махнул он к Ак-Манаю, общее наше дело гадают, не признают!.. И драться мастаки, и мозгловой апарат!.. – выругался он с сердцем.

– Ничего не мастаки… с английскими-то пушками! – сказал с пикой, а ближние сгрудились, молчали.

– Чего там… я природный кавалерист, понимаю дело! Я с ими с самого Дону дерусь, с чертями!..

– Ничего дерутся, – поддержали ближайшие. – Зацепи-сты, и опыт большой имеют. Ничего, хорошо дерутся!..

– Я к чему говорю? Заместо бы общей битвы, да вместе взяться… – да-к мы бы давно сквозь весь свет прошли бы! У нас, потому… отчаянность! Все обманули!..

– Самая бы пора, теперь все они устамши, пошли по домам добро делить, которое от немцев, и наше… а мы только-только теперь расходимся! – заговорили вдруг все с азартом. – Теперь уж нечего, нечего нам жалеть! На своих-то харчах и пустим! Голову под мышку, на… крышку – не проку-сишь!..

Загоготали.

– Эх, Суворова бы теперь… душу удержать!

– Сами Суворовы! – сказал коновод и тронул.

Забрякало, зазвенело. Пошли на шоссе кустами.

– Пронесло… – отдуваясь, сказал Кожух. – Вот, дураки-то!.. А все-таки… молодцы, глядеть приятно! Чего говорят-то, а? Значит, обида… на всех теперь злы стали! А как с окопов-то драли!.. А чего это он называл… гу-мны?..

– Гунны. Дикое племя, древнее.

Я объяснил ему. Он даже потер руки.

– А что, может такая история начаться! Духу у нас много, народу масса… Поправляться-то непременно надо. Сами уж начинают чувствовать… Эй, Степанка!.. – крикнул он игравшему в балочке младшему из пяти своих. – Сядь на бугорку тут и сиди – стереги безотлучно! Как от городу начнут какие подыматься, – греми в жестянку! Вон их валяется, камушков насыпь и греми тогда!..

Глухо, как вздох тяжелый, бухнуло в стороне невидимого Ак-Маная.

– Никак… стрельнуло?..

Подождало – и бухнуло.

– Антилерия?.. – насторожился Кожух. – К той стороне. А ведь это наши… добровольцы жарят?..

Бухнуло в третий раз – и замолчало до вечера.

Вечером, когда пели дрозды разливно, – опять, мерно и глухо бухало. И с моря, и за горами будто.

Я вышел на обрывчик и посмотрел к востоку. Далекий маяк уже не мигал. Мерно вздыхало – бухало в сладком от цвета воздухе, тихом, зеленовато-дымном. Была луна. Я долго слушал. Сердце мое сжимало. Общее было что-то – мерцало мне – в пенье ночных дроздов и в буханье лунной дали, смутное, как дрожавший воздух. Тоска?.. Метались звуки, словно искали что-то.

Небо сливало их.

Дня через два, поутру, окликнул меня Кожух.

– Был сейчас шасе с коровой… энтих видал, молодчиков! Из Ялтов, с песнями… пьяные, понятно. Кричат: «Прощай, старик! Идем в последний бой!» – Веселые, ничего. А я все гляжу и думаю: «И чему, дураки, радуетесь! на что идете?!» А те-то… головы замочили, а сами в Москве пируют! И империалисты, понятно, ради…

Я вспомнил «гуннов». С песнями шли на бой… За что?!. А через две недели – все полегли на Ак-Манае, до одного. Рванулись бесшабашно – и полегли. Так, просто.

Март, 1927 г.

Севр

Железный дед

I

Перед тем, как уехать из России, я захотел проститься с родной природой и поехал в именьице давних моих знакомых, недалеко от Москвы, в тихом лесном уезде. Оставались еще тихие местечки. Именьице это было как бы «идейное», созданное интеллигентом, решившим «осесть на землю»: повлиял на него Толстой. И, как ни странно, этот интеллигент оказался хозяином. Он изучил сыроварение, развел коров, толкнул мужиков на клевер, – и потекло богатство. Вишенская сыроварня поставляла московскому Бландову чудесные «верещагинские» сыры, а окрестные мужики, называвшие интеллигента – Сырной Барин, – поняли, наконец, что такое значит – «как сыр в масле»: за десять лет прибавили скотины и окрепли, а Сырной Барин стал уже изучать проспекты паровых маслобоек и грузовых автомобилей. Словом, «Вишенки» процветали. Хозяин писал мне как-то: «Пошлите его к черту, бумажный социализм! Спасение – в личной инициативе. Это неоспоримо!»