Тихий хорал квартета. Всенощная идет, возносит сердце.
Хвалите! Бедные русские дети, хвалите непрестанно. С вами – Господь. И бедная Россия – с вами – русские цвета на ленте. И Никола – с вами. В дороге, всегда в дороге. Ведет. И – доведет.
Всенощная идет…
И каждое слово – Свет. Не знамение ли это – дивное это Слово Иоанна, на новый день? на сей день?! Да, это, истинно, знамение, Евангелие на сей день, глава 21, от Иоанна. Это – Христос пришел.
И они узнали Его: «Господь есть!»
Сердце томится, ширится. Что со мною? Вижу тихо стоящих мальчиков, склоненные их головы, черные окошки, за ними бездорожье. Комната чужого дома, лампада светит.
«Из учеников же никто не смел спросить Его: „кто Ты?“, зная, что это Господь».
Он сошел в песнопениях и зовах. И это Его восторженно славит возглас:
И это Ему, близкому, поют тихо, ночными голосами:
Это уже не пение: это сладкий, благоговейный шепот, молитвенная беседа с Господом. Он – здесь, в этой комнате при дороге, – Храме: песнопение претворилось в Слово, в Бога Слово.
Это почувствовали они, чуткие песнопевцы наши. И пели – самому Христу, явившемуся здесь детям, при дороге, в чужом Шавиле.
И детям говорил Он, как когда-то, давно-давно говорил Он иным детям, при море Тивериадском.
Говорил обездоленным русским детям, в комнатке неведомого дома, при дороге:
И то, что почувствовали певцы, что почувствовал я и иные, здесь бывшие, это громко сказал, с Животворящим Крестом в руке, с радостию и верой, о. Георгий.
«Разве не почувствовали мы все, слыша это святое пение, этот дар, принесенный детям, что воистину сам Христос был с нами? Дети… пришел Он к вам. К кому же и прийти Ему – здесь?»…
Да. К кому же и прийти Ему – здесь?!.
Сияла лампада. Блистала лента:
И четверо – клир церковный, – новыми голосами пели:
Я был у Христовой Всенощной. Было чудо, ибо коснулся души Господь. Явился в звуках молитв чудесных, животворящих душу.
И передашь ли – чего передать нельзя? Это – в сердце: горение и трепет.
Гунны
Стояли первые дни апреля, светлые, мягкие и тихие-тихие – до грусти. В эту пору, за отшумевшими бурями, наступает в Крыму весна, задумчиво-белая весна расцвета, за неспокойной, миндально-розовой: тихое голубое море и голубое небо; тихая белая земля. Давно начавшие петь дрозды разливаются теперь полной трелью, целые дни поют; поют, при луне, и ночью – в перламутрово-дымном море мерцающего цвета яблонь.
В эту весну было до жути тихо. Пела-цвела она, но люди ее не замечали. Ползли и давили слухи: красные заливают Крым! Белые отступили к Ак-Манаю!.. По переставшим пылить дорогам торопились прохожие, пугали:
– Идут!., сила несосветимая!..
– Идут!.. На конях, и так… страшенная сила их…
– Да куда же им итить-то дальше?.. До самого дошли до моря, все покорили, пора бы уж успокоиться!..
– Говорят – пойдем дальше, на кораблях! Идут ходко.
– Встретился один, во всем оружии… Говорю – я бедный человек, не обижайте. Ну, он говорит – я вас обижать не буду, а идем свет покорять, и вы радуйтесь такому происшествию! Дан приказ, и теперь сразу отыграемся!.. Покурить дал. Табак у него первый сорт, полна сумка. Говорит – теперь нам глаза открыли! Антанта хотела Россию втихомол покорить, обманом! Мы ей помогали, а у ней план – немцы нас захватили, а она уж за ними, налегке! Немцев мы выгнали, черед за ней. И такое у нас могущество… до всех доберемся! Буржуи продать хотели, а народ сам и взялся! И все с нами – из Питера с заводов, и матросы, и вятские, и сибирские… – вся Россия!..
– Во когда поднялись-то!..
– Все, говорит, народы расшевелим!
– Раз такое дело заварили, надо шевелить.
Зашел вечерком Кожух, сосед. Боится, как бы не отобрали вина три бочки, которым он начал торговать.