Том 68. Чехов

Чебутыкин (входя из залы в гостиную с Соленым). И эта пробоч- ка втыкается в бутылочку, и сквозь нее проходит стеклянная трубочка Потом вы берете щепоточку самых простых, обыкновеннейших квасцов, сыплете туда и, когда увидите на дне пузырьки... ^в

Ирина. Иван Романыч, милый Иван Романыч!

Чебутыкин. Что, девочка моя, радость моя?

Ирин а. Скажите мне, отчего я сегодня так счастлива? Точно я на парусах, надо мной широкое голубое небо и носятся большие белые пти­цы... Отчего это? Отчего?

Чебутыкин (целуя ее^а обе руки, нежно). Птица моя белая...

Ирина. Когда я сегодня проснулась, встала и умылась, то мне вдруг стало казаться, что для меня все ясно на этом свете, и я знаю, как надо жить[6]. Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключаются смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встает чуть свет и бьет на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или ма­шинистом на железной дороге... Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встает в двенадцать часов дня, потом пьет в посте­ли кофе, потом два часа одевается... о, как это ужасно! В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось работать. И, если я не буду рано вставать и не буду трудиться, то откажите мне в вашей дружбе, Иван Романыч!

Чебутыкин {нежно). Откажу, откажу...

Ольга. Отец приучил нас вставать в семь часов. Теперь Ирина про­сыпается в семь и по крайней мере до девяти лежит и о чем-то думает, и с таким серьезным лицом!®

Ирина. Не говори, Оля, не говори...¹"

Тузенбах. Мне так понятно это томление, тоска по труде^д. Я не работал ни разу в жизни. Родился я в Петербурге, холодном и праздном, в семье, которая никогда не знала труда и никаких забот. Помню, когда я приезжал домой из корпуса, то лакей стаскивал с меня сапоги, я каприз­ничал в это время, а моя мать смотрела на меня с благоговением и удив­лялась, когда другие смотрели на меня иначе. Меня оберегали от труда, но не уберегли от влияния этой надвигающейся на всех нас громады, этой славной здоровой бури^е, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду и^ж гнилую скуку³. Через какие-нибудь 25—30 лет работать будет уже каждый чело­век. Каждый!

Чебутыкин. А я не буду работать".

Соленый. Не в обиду будь сказано, через 25 лет вас уже не будет на свете, слава богу^к.