Том 6. Рассказы и повести

– Вот сюда, в ряд станем, – командовал Хиврин, указывая на плетень напротив вражеской крепости.

Они стали, с серьезными лицами, целясь в ставни.

– Раз… Два… Пли! – крикнул Хиврин.

И три выстрела – один из винтовки и два из браунинга – грянули враз.

Дикий визг и жалобный крик раздались внутри домика.

– Ага-га! – завопил в восторге Хиврин, потрясая винтовкой. – Да здравствует пролетариат! Долой буржуазию!

– С ума вы сбесились! – завопил кудрявый приказчик, выбежав на крыльцо без пиджака и жилета. – С ума вы сбесились, черти заморские!

– Пали в него, товарищи! – захохотал Хиврин, целясь.

Приказчик мгновенно скрылся, захлопнув за собою дверь.

В горнице притихли.

– Раз! Два! Три! – опять скомандовал Хиврин. И снова грянули одновременно три выстрела.

Отворились ставни и чья-то рука помахала белым платком.

– Ага! Парламентера выслать хотят! Ну, черт с ними… Пусть высылают, – сказал Хиврин и потом крикнул зычно: – Эй, толстопузый! Выходи разговаривать!

В окне показалась лысина Серапионова, и он хриплым голосом закричал:

– Слышь ты! Дьяволы! Сдаемся…

– А условия наши знаешь? – спросил Хиврин.

– Какие там условия? – угрюмо пробормотал Серапионов, почесываясь.

– А вот какие! Убирайтесь отсюда немедленно! И чтобы все до плетня от самого крыльца на четвереньках ползли…

– Стыдно тебе, Хиврин! – молвил купец, озлясь. – А я тебе еще тройку хотел заказать из аглицкого сукна, мне из Иркутска привезли…

– Черта ли мне в твоей тройке, – засмеялся Хиврин, – нет, ваше степенство, неугодно ли с крылечка по собачьему способу попутешествовать…

– Ах, какой ты портной неблагоразумный, – сказал Серапионов, прячась за ставню.

Политики еще раз дали залп.

– Согласны! Согласны! – закричали за ставнями.

И через минуты две, ругаясь, поползли с крыльца вереницей серапионовские приятели и сам Захарий Никитич.

– Ого-го! Ага-га! Улю-лю! – гикали приятели, занимая крыльцо, покинутое врагами.

Там уже, робея, ждала их тетушка Нонна, а Глазенко спрятался в чулан, не смея оттуда выйти.

Вот из-за этой пьяной истории и загорелся сыр-бор. И как-то с неожиданной стороны.

Серапионову очень хотелось потушить это дело: человек он был семейный. Но нашлись охотники болтать про эти ночные похождения и слухи о хивринских подвигах распространились быстро по городу. Начальство дела не возбудило, зато ссыльные отнеслись к событиям с преувеличенной горячностью. Хиврин поведением своим, по мнению большинства, компрометировал колонию, но для него нашлись «смягчающие его вину обстоятельства». Собственно эти обстоятельства особенно всех интересовали. Было ясно, что Хиврин действовал «в состоянии аффекта», как сказал точно и научно Жмуркин. Но почему – вот вопрос. Не то ли, что Матрена Савельевна покинула его, было причиною его болезненного поступка? Теперь даже осторожные люди полагали, что колония должна вмешаться в дело Хиврина. И сам виновник событий, по-видимому, очень желал этого суда, чтобы оправдаться, а, может быть, и пожаловаться косвенно на «экспроприацию Матрены Савельевны», как он любил теперь выражаться.

Одним словом, пришлось созвать общее собрание. К сожалению, товарищи не предвидели всех последствий этого несколько странного суда.

XIV

В Епанчевке собралась вся колония. На рефераты и на вечеринки не все приходили, а в тот раз и такие пришли, кого никогда и нигде нельзя было встретить. Пришел один старичок, не из очень серьезных народовольцев, но как-то неудачно сосланный на много лет; он едва держался на ногах от ветхости, но почему-то очень волновался и близко принимал к сердцу последние истории; пришли братья Залихватские, занимавшиеся теперь торговлей, на которых политические смотрели косо; и вообще пришло много случайного сброда из бывших политических, оставшихся в городе по доброй воле после окончания их срока.

Официально, так сказать, в порядке дня значилось дело Хиврина, замятое администрацией. Главари колонии решили им воспользоваться; они видели в нем удобный повод для рассмотрения вообще всяческих дел, бросающих тень на репутацию политических. Хиврину кое-кто объяснил заранее, что он в сущности только предлог, что товарищи, наверное его оправдают, но что дело все-таки надо возбудить, чтобы вывести на свежую воду тех, кто является истинным виновником всей этой «внутренней смуты». Это выражение даже понравилось, и о «внутренней смуте» говорили охотно.

Вереев, правда, был сначала против этой затеи, но потом убедился, что, если он откажется председательствовать, собрание все-таки состоится и поэтому решил не покидать обычного своего поста. Однако, настроен он был мрачно, предчувствуя, что из этого ничего доброго выйти не может. Зато Хиврин ликовал, уверенный, что будет посрамлен его обидчик и враг Коробанов.