Том 6. Лимонарь

Пока не подрос Михаил, тверским княжеством правила Ксения: она и внушала сыну гордую мечту собрать русскую землю и свергнуть татарское иго. В последние годы своей жизни Ксения ушла в монастырь (Софийский) и постриглась, приняв имя Мария.

До смерти она заботилась о Отрочем монастыре Григория. Почасту бывая на службе, украшая первую могилу — свою единственную любовь.

Любовь не захряснет и разлученная, я вижу — печальными путями приведет к встрече — путы судьбы рушатся. Ксению встретит Григорий и они узнают друг друга.

На семью Ярослава упала тень проклятия.

Судьба ее сына Михаила Тверского — горькая участь: его задавила Москва, а прикончили татары.

В Орде его связали, забили в колоду, заковали, бросили со всего размаха о стену: стена проломилась. На него набросились и наносили удары, чем попало, били головой о землю, топтали нещадно пятами — убийца Романец выхватил нож и вонзил его в грудь и вырезал сердце.

КРУГ СЧАСТИЯ

КНИГА О ЦАРЕ СОЛОМОНЕ{*}

Два любимых образа русского народа:

Никола Угодник и премудрый царь Соломон:

Никола милует, Соломон посужает.

Много я читал о царе Соломоне — любимое имя русского народа. И мои четыре повести идут от векового голоса русской земли: русская сказка, русская повесть и две легенды о построении Храма. Повесть (Царь Соломон и красный царь Пор) я, — и без этого не могу, — «модернизировал»; легенду о «летучем верблюде» перенес в средние века, а апокриф о Китоврасе, «амплифицируя» и «интерполируя», нарядил в византийское одеяние.

Все элементы повестей народные, я их, как камушки, подобрал и насадил на золотой оклад к образу царя Соломона. Мои догадки и мое слово, в этом все мое искусство.

ЦАРЬ СОЛОМОН{*}

У Давыда царя был брат слепец Аскленей. Аскленей был женат. И жили две царские семьи: Давыд царь со своей царицей Версавией, да Аскленей, царский брат, со своей Рогулой, вместе в одном дворце.

Перед дворцом стояло дерево высоты неподступной с золотыми плодами, и на том дереве жена Аскленея устроила себе ложе и там принимала своего друга.

Подозревал Аскленей жену и как влезать ей на дерево, охватит, бывало, охапкой дерево и не отходит. Но Рогула свое дело знала и всегда пустит наперед друга, а уж за ним и сама.

* * *

Сидел раз Давыд царь с царицей у окошка, любовались на чудесное дерево с золотыми плодами, а жена Аскленея не видит царя с царицей и свое дело затеяла: подсадила друга и сама за ним полезла.

Топчется Аскленей под деревом, охватил охапкой, а поймать все равно ничего не поймает — слепец.

Жалко стало Давыду царю брата слепца.

«Я Господу Богу помолюсь, — сказал Давыд царь, — прозреет брат, усечет главу у неверной жены».

«Не усечет, — говорит царица, — спустится она на землю, три ответа даст: на слово ему три слова найдет, вывернется».

А царь Соломон во чреве царицы и говорит:

«Плёха по плёхе и клобук кроет».

Испугалась царица, только виду не показала: учена.

Давыд царь молился, просил за слепца у Господа Бога, вернул бы Господь зрение брату.

И прозрел слепец — открылись глаза у царского брата. Увидал Аскленей жену свою Рогулу и друга ее на дереве, кричит:

«Спускай-ся!»

Сам кулаки сучит, машет над головой: изувечит он жену, не отделаться так и другу.

Слезла с дерева Рогула.

«Стой, — говорит, — подожди, что я тебе скажу, — да в сторону его и отвела, — слушай ты, неразумный, тридцать лет ты сидел без глаз, и сидеть бы безглазому тебе до самой твоей смерти, а я согрешила над твоей умной головой, тебе Бог и открыл глаза».

Ну, у Аскленея тут руки и опустились: с чуда закона не спросишь.

А вдруг тем временем слез с дерева и улепетнул жив, цел и невредим.

* * *

Отлучился Давыд царь по царским делам — поехал судить да рядить свои дальние земли.

Царица дома осталась и без царя принесла сына — царя Соломона.

Думает себе царица:

«Какой это мне сын будет? Если и во чреве моем говорил такое, а вырастет, и не так еще скажет: убьет он меня».

И напал страх на царицу. Взяла она сына своего царя Соломона кузнецу царскому и отнесла, а себе у кузнеца взяла кузнецова сына.

Вернулся Давыд царь домой, ничего не знает, а царица помалкивает. Да так кузнецова сына за своего и принял — за царя Соломона.

Ребята растут: у царского кузнеца — царь Соломон, у Давыда царя — царского кузнеца сын.

Пойдет Давыд царь с сыном на прогулку, полюбится мальчонке какая местность, и все одно у него:

«Эко, батюшка, скажет, — место красивое, нам бы тут кузницу ставить».

Известно, кузнечонок.

Пойдет куда царский кузнец с царем Соломоном, приглянется царю Соломону красивое место, и все-то у него по-своему, по-царскому:

«Батюшка, — скажет, — нам бы здесь город ставить да людей селить».

* * *

Стали слухи носиться, стали говорить Давыду царю о царском кузнеце и о царе Соломоне, догадывался Давыд царь, что дело нечисто.

И спрашивал царь царицу — ничего не добился; спрашивал царь Аскленея брата, — «не видел, не знаю»; спрашивал царь жену Аскленея Рогулу и друга ее, — «ничего не помнят».